Неточные совпадения
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего
нет у других детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше посидеть со взрослыми у потока
слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать
слова, которые особенно царапали его слух, а потом спрашивал отца о значении этих
слов. Иван Самгин с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
—
Нет, — как он любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих
слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная, что он сделал то, чего хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
—
Нет, конечно. Но есть
слова, которые не очень радостно слышать от женщины. Тем более от женщины, очень осведомленной в обычаях французской галантности.
«В сущности, все эти умники — люди скучные. И — фальшивые, — заставлял себя думать Самгин, чувствуя, что им снова овладевает настроение пережитой ночи. — В душе каждого из них, под
словами, наверное, лежит что-нибудь простенькое. Различие между ними и мной только в том, что они умеют казаться верующими или неверующими, а у меня еще
нет ни твердой веры, ни устойчивого неверия».
— Трудное его ученое занятие! Какие тысячи
слов надобно знать! Уж он их выписывает, выписывает изо всех книг, а книгам-то — счета
нет!
— Ты очень мало знаешь, — сказал он, вздохнув, постукивая пальцами по колену.
Нет, Лидия не позволяла обидеться на нее, сказать ей какие-то резкие
слова.
— Сии
слова неотразимой истины не я выдумал, среди них ни одного
слова моего —
нет.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми
словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко.
Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
—
Нет. Этот Кучин, Кичин — черт! — говорит: «Чем умнее обвиняемый, тем более виноват», а вы — умный, искреннее
слово! Это ясно хотя бы из того, как вы умело молчите.
—
Нет, — повторила Варвара. Самгин подумал: «Спрашивает она или протестует?» За спиной его гремели тарелки, ножи, сотрясала пол тяжелая поступь Анфимьевны, но он уже не чувствовал аппетита. Он говорил не торопясь, складывая
слова, точно каменщик кирпичи, любуясь, как плотно ложатся они одно к другому.
— Я понимаю: ты — умный, тебя раздражает, что я не умею рассказывать. Но — не могу я!
Нет же таких
слов! Мне теперь кажется, что я видела этот сон не один раз, а — часто. Еще до рождения видела, — сказала она, уже улыбаясь. — Даже — до потопа!
—
Нет, уверяю вас, — это так, честное
слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много видел таких; один духобор — хороший человек был, но ему сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за плохих сапог человеку все делается ненавистно.
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы знаете.
Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни
словом, ни жестом не мешал ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все не решался, а вот на днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
«
Нет у меня своих
слов для голоса души, а чужими она не говорит», — придумал Самгин.
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все —
слова. Христос тоже — мертвое
слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего
нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
—
Нет, не
слово, а — деяние! — и начал громко читать немецкие стихи.
— Видел я в Художественном «На дне», — там тоже Туробоев, только поглупее. А пьеса — не понравилась мне, ничего в ней
нет, одни
слова. Фельетон на тему о гуманизме. И — удивительно не ко времени этот гуманизм, взогретый до анархизма! Вообще — плохая химия.
Самгин молчал. Да, политического руководства не было, вождей —
нет. Теперь, после жалобных
слов Брагина, он понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно тем и вызвано: вождей —
нет, партии социалистов никакой роли не играют в движении рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные люди, которым литература привила с детства «любовь к народу». Вот кто они, не больше.
Взяв газету, он прилег на диван. Передовая статья газеты «Наше
слово» крупным, но сбитым шрифтом, со множеством знаков вопроса и восклицания, сердито кричала о людях, у которых «
нет чувства ответственности пред страной, пред историей».
Он посмотрел на нее через плечо, —
нет, она трезва, омытые слезами глаза ее сверкают ясно, а
слова звучат уже твердо.
—
Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов — не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
«Возможно, даже наверное, она безжалостна к людям и хитрит. Она — человек определенной цели. У нее есть оправдание: ее сектантство, желание создать какую-то новую церковь. Но
нет ничего, что намекало бы на неискренность ее отношения ко мне. Она бывает груба со мной на
словах, но она вообще грубовата».
— Ну, одним
словом: Локтев был там два раза и первый раз только сконфузился, а во второй — протестовал, что вполне естественно с его стороны. Эти… обнаженны обозлились на него и, когда он шел ночью от меня с девицей Китаевой, — тоже гимназистка, — его избили. Китаева убежала, думая, что он убит, и — тоже глупо! — рассказала мне обо всем этом только вчера вечером. Н-да. Тут, конечно, испуг и опасение, что ее исключат из гимназии, но… все-таки не похвально,
нет!
— Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня
нет доверия к
словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает жизнь эмоционально.
«
Нет. Конечно —
нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на свободу
слова, мысли.
Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию мышления».
— Ой, простите, глупо я пошутил, уподобив вас гривеннику! Вы, Клим Иваныч, поверьте
слову: я цену вам как раз весьма чувствую! Душевнейше рад встретить в лице вашем не пустозвона и празднослова, не злыдня, подобного, скажем, зятьку моему, а человека сосредоточенного ума, философически обдумывающего видимое и творимое. Эдакие люди — редки, как, примерно… двуглавые рыбы, каких и вовсе
нет. Мне знакомство с вами — удача, праздник…
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько
слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами.
Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
Здесь, конечно, нет-нет да и услышишь человечье
слово, здесь люди памятливы, пятый год не забывают.
—
Нет, — сказала она, и
слово ее прозвучало правдиво.
—
Нет, революцию-то ты не предвещай! Это ведь неверно, что «от
слова — не станется». Когда за
словами — факты, так неизбежно «станется». Да… Ну-ка, приглашай, хозяин, вино пить…
«Русь наша — страна силы неистощимой»… «
Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого
слова, не мы вершим судьбы родины — есть иная, незримая сила, — сила простых сердцем и умом…»
«Наступило время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости?
Нет, не так, не то, а — есть
слова, которые не обладают тенью, не влекут за собою противоречий. Это — родина, отечество… Отечество в опасности».
Провинциальный кадет Адвокатов поставил вопрос: «Есть ли у нас демократия в европейском смысле
слова?» — и в полчаса доказал, что демократии в России —
нет.
— Мне поставлен вопрос: что делать интеллигенции? Ясно: оставаться служащей капиталу, довольствуясь реформами, которые предоставят полную свободу
слову и делу капиталистов. Так же ясно: идти с пролетариатом к революции социальной. Да или
нет, третье решение логика исключает, но психология — допускает, и поэтому логически беззаконно существуют меньшевики, эсеры, даже какие-то народные социалисты.