Неточные совпадения
Клим вышел
на улицу, и ему стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих
дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во
дни усталости от деловой жизни. Клим видел, что с Варавкой
на улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
Через два
дня вечером он снова сидел у нее. Он пришел к Нехаевой рано, позвал ее гулять, но
на улице девушка скучно молчала, а через полчаса пожаловалась, что ей холодно.
— Я не выношу праздничных
улиц и людей, которые в седьмой
день недели одевают
на себя чистенькие костюмы, маски счастливцев.
Среди ленивых облаков, которые почти каждый
день уныло сеяли дождь, солнце появлялось ненадолго, неохотно и бесстрастно обнажало грязь
улиц, копоть
на стенах домов.
С восхода солнца и до полуночи
на улицах суетились люди, но еще более были обеспокоены птицы, — весь
день над Москвой реяли стаи галок, голубей, тревожно перелетая из центра города
на окраины и обратно; казалось, что в воздухе беспорядочно снуют тысячи черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее
на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Самгин пробовал убедить себя, что в отношении людей к нему как герою есть что-то глупенькое, смешное, но не мог не чувствовать, что отношение это приятно ему. Через несколько
дней он заметил, что
на улицах и в городском саду незнакомые гимназистки награждают его ласковыми улыбками, а какие-то люди смотрят
на него слишком внимательно. Он иронически соображал...
Днем по
улицам летала пыль строительных работ,
на Невском рабочие расковыривали торцы мостовой, наполняя город запахом гнилого дерева; весь город казался вспотевшим.
— Какой… бесподобный этот Тимофей Степанович, — сказала Варвара и, отмахнув рукою от лица что-то невидимое, предложила пройтись по городу.
На улице она оживилась; Самгин находил оживление это искусственным, но ему нравилось, что она пытается шутить. Она говорила, что город очень удобен для стариков, старых
дев, инвалидов.
В быстрой смене шумных
дней явился
на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним
на улице, но не узнал его в человеке, похожем
на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок
на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи,
на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через
день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что
улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул
на Самгина из-под ладони и закричал...
В этот
день дома города как будто стиснулись, выдавив
на улицы всех жителей.
Прочитав утром крикливые газеты, он с полудня уходил
на улицы, бывал
на собраниях, митингах, слушая, наблюдая, встречая знакомых, выспрашивал, но не высказывался, обедал в ресторанах, позволяя жене думать, что он занят конспиративными
делами.
Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные
улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря
на холод октябрьского
дня,
на злые прыжки ветра с крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше, — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
«Дурочка», — снисходительно думал Самгин. Через несколько
дней он встретил ее
на улице. Любаша сидела в санях захудалого извозчика, — сани были нагружены связками газет, разноцветных брошюр; привстав, держась за плечо извозчика, Сомова закричала...
Вечерами, поздно, выходил
на улицу, вслушивался в необыкновенную, непостижимую тишину, — казалось, что
день ото
дня она становится все более густой, сжимается плотней и — должна же она взорваться!
На другой
день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и
на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с
улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий
на гром. Можно было подумать, что
на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Он отказался от этих прогулок и потому, что обыватели с каким-то особенным усердием подметали
улицу, скребли железными лопатами панели. Было ясно, что и Варвару терзает тоска. Варвара целые
дни возилась в чуланах, в сарае, топала
на чердаке, а за обедом, за чаем говорила, сквозь зубы, жалобно...
На улицах все было с детства знакомо, спокойно и тоже как будто существовало не
на самом
деле, а возникало из памяти о прошлом.
«Самгин смотрит
на улицу с чердака и ждет своего
дня, копит силы, а дождется, выйдет
на свет — тут все мы и ахнем!» Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
— Вижу, что ты к беседе по душам не расположен, — проговорил он, усмехаясь. — А у меня времени нет растрясти тебя. Разумеется, я — понимаю: конспирация! Третьего
дня Инокова встретил
на улице, окликнул даже его, но он меня не узнал будто бы. Н-да. Между нами — полковника-то Васильева он ухлопал, — факт! Ну, что ж, — прощай, Клим Иванович! Успеха! Успехов желаю.
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым прошлым», — думал он, выходя
на улицу. С удивлением и даже недоверием к себе он вдруг почувствовал, что десяток
дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его от этого города и от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что при некотором напряжении воли можно выйти из порочного круга действительности.
— С-сорок две тысячи, их ты! Среди белого
дня!
На людной улице-е!
На другой
день после праздника Троицы — в Духов
день — Самгин так же сидел у окна, выглядывая из-за цветов
на улицу.
Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января
на темных
улицах Петербурга, первые
дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
На улице было солнечно и холодно, лужи, оттаяв за
день, снова покрывались ледком, хлопотал ветер, загоняя в воду перья куриц, осенние кожаные листья, кожуру лука, дергал пальто Самгина, раздувал его тревогу… И, точно в ответ
на каждый толчок ветра, являлся вопрос...
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он встретил процессию
на улице. Зимою похороны особенно грустны, а тут еще вспомнились похороны Варвары:
день такой же враждебно холодный, шипел ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая мысль...
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за
день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот.
На одной
улице луна освещала только верхние этажи домов
на левой стороне, а в следующей
улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Вспомнилось, как, недели за три до этого
дня, полиция готовила
улицу,
на которой он квартировал, к проезду президента Французской республики.
Были вызваны в полицию дворники со всей
улицы, потом,
дня два, полицейские ходили по домам, что-то проверяя, в трех домах произвели обыски, в одном арестовали какого-то студента, полицейский среди белого
дня увел из мастерской, где чинились деревянные инструменты, приятеля Агафьи Беньковского, лысого, бритого человека неопределенных лет, очень похожего
на католического попа.
Наполненное шумом газет, спорами
на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно,
дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди
на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Сырым, после ночного дождя, осенним
днем, во время отдыха, после нескольких минут тишины,
на улице затренькала балалайка, зашелестел негромкий смех.
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел
на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего
дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил
на улицу в
день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
— Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно в этот час
на улице, даже и
днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие звуки движения, шли группы людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах и даже задребезжала посуда в буфете.