Неточные совпадения
Самгин взглянул
на бескровное
лицо жены, поправил ее разбросанные по подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно вышел из спальни.
И каждый вечер из флигеля в глубине двора величественно являлась Мария Романовна, высокая, костистая, в черных очках, с обиженным
лицом без губ и в кружевной черной шапочке
на полуседых волосах, из-под шапочки строго торчали большие, серые уши.
На его красном
лице весело сверкали маленькие, зеленоватые глазки, его рыжеватая борода пышностью своей была похожа
на хвост лисы, в бороде шевелилась большая, красная улыбка; улыбнувшись, Варавка вкусно облизывал губы свои длинным, масляно блестевшим языком.
Белое
лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы
на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали
на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала в широкой постели, среди множества подушек, точно в сугробе снега, черноволосая женщина с большим носом и огромными глазами
на темном
лице.
— Сдаюсь, — выл Варавка и валился
на диван, давя своих врагов. С него брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные волосы, бороду, помуслив палец свой, приглаживала мохнатые брови отца, а он, исхохотавшийся до изнеможения, смешно отдувался, отирал платком потное
лицо и жалобно упрекал...
Рассказывал он вполголоса, таинственно, и
на широком
лице его, в добрых серых глазах, таилась радостная улыбка.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел
на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое
лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
На его широком
лице, среди которого красненькая шишечка носа была чуть заметна, блестели узенькие глазки, мутно-голубые, очень быстрые и жадные.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх
лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя
на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
На чердаке, в старинном окованном железом сундуке, он открыл множество интересных, хотя и поломанных вещей: рамки для портретов, фарфоровые фигурки, флейту, огромную книгу
на французском языке с картинами, изображающими китайцев, толстый альбом с портретами смешно и плохо причесанных людей,
лицо одного из них было сплошь зачерчено синим карандашом.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, —
на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх
лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о подушку и рычала...
Ему казалось, что бабушка так хорошо привыкла жить с книжкой в руках, с пренебрежительной улыбкой
на толстом, важном
лице, с неизменной любовью к бульону из курицы, что этой жизнью она может жить бесконечно долго, никому не мешая.
Особенно жутко было, когда учитель, говоря, поднимал правую руку
на уровень
лица своего и ощипывал в воздухе пальцами что-то невидимое, — так повар Влас ощипывал рябчиков или другую дичь.
Дмитрий сильно вырос, похудел,
на круглом, толстом
лице его обнаружились угловатые скулы, задумываясь, он неприятно, как дед Аким, двигал челюстью.
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела
на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом
лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери
на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая
на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким
лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
По вечерам к ней приходил со скрипкой краснолицый, лысый адвокат Маков, невеселый человек в темных очках; затем приехал
на трескучей пролетке Ксаверий Ржига с виолончелью, тощий, кривоногий, с глазами совы
на костлявом, бритом
лице, над его желтыми висками возвышались, как рога, два серых вихра.
Так же, как раньше, неутомимый в играх, изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался,
на рябом
лице его вспыхивали мелкие, красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а улыбаясь, он так обнажал зубы, точно хотел укусить.
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем,
на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и все
лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя
на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
Окно наверху закрыли. Лидия встала и пошла по саду, нарочно задевая ветви кустарника так, чтоб капли дождя падали ей
на голову и
лицо.
Клим взглянул
на строгое
лицо ее и безнадежно замолчал, ощущая, что его давняя неприязнь к Борису становится острей.
Его изрытое оспой
лицо стало пестрым, он обнажил зубы, а руки его дрожали
на плечах Клима.
Быстро вымыв
лицо сына, она отвела его в комнату, раздела, уложила в постель и, закрыв опухший глаз его компрессом, села
на стул, внушительно говоря...
Клим испугался, увидев наклонившееся и точно падающее
на него
лицо с обостренными скулами и высунутым вперед, как у собаки, подбородком; схватясь рукою за перила, он тоже медленно стал спускаться вниз, ожидая, что Варавка бросится
на него, но Борис прошел мимо, повторив громче, сквозь зубы...
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед
на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая голова с огромными глазами
на окровавленном
лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по
лицу, по глазам, все
лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Клим сел
на скамью и долго сидел, ни о чем не думая, видя пред собою только
лица Игоря и Варавки, желая, чтоб Игоря хорошенько высекли, а Лидию…
Но говорила без досады, а ласково и любовно.
На висках у нее появились седые волосы,
на измятом
лице — улыбка человека, который понимает, что он родился неудачно, не вовремя, никому не интересен и очень виноват во всем этом.
На его волосатом
лице маленькие глазки блестели оживленно, а Клим все-таки почему-то подозревал, что человек этот хочет казаться веселее, чем он есть.
Затем снова начинал смешить нелепыми словами, комическими прыжками и подмигивал жене своей, которая самозабвенно, с полусонной улыбкой
на кукольном
лице, выполняла фигуры кадрили.
Клим взглянул
на некрасивую девочку неодобрительно, он стал замечать, что Люба умнеет, и это было почему-то неприятно. Но ему очень нравилось наблюдать, что Дронов становится менее самонадеян и уныние выступает
на его исхудавшем, озабоченном
лице. К его взвизгивающим вопросам примешивалась теперь нота раздражения, и он слишком долго и громко хохотал, когда Макаров, объясняя ему что-то, пошутил...
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому
лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее
на щеках вспыхнули красные пятна, уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
Там явился длинноволосый человек с тонким, бледным и неподвижным
лицом, он был никак, ничем не похож
на мужика, но одет по-мужицки в серый, домотканого сукна кафтан, в тяжелые, валяные сапоги по колено, в посконную синюю рубаху и такие же штаны.
Он все больше обрастал волосами и, видимо, все более беднел, пиджак его был протерт
на локтях почти до дыр,
на брюках, сзади, был вшит темно-серый треугольник, нос заострился,
лицо стало голодным.
Он был очень маленький, поэтому огромная голова его в вихрах темных волос казалась чужой
на узких плечах,
лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
У стены прислонился черный диван с высунувшимися клочьями мочала, а над ним портреты Чернышевского, Некрасова, в золотом багете сидел тучный Герцен, положив одну ногу
на колено свое, рядом с ним — суровое, бородатое
лицо Салтыкова.
Клим утвердительно кивнул головой, а потом, взглянув в резкое
лицо Макарова, в его красивые, дерзкие глаза, тотчас сообразил, что «Триумфы женщин» нужны Макарову ради цинических вольностей Овидия и Бокаччио, а не ради Данта и Петрарки. Несомненно, что эта книжка нужна лишь для того, чтоб настроить Лидию
на определенный лад.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы, смотрел в
лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан
на стол, бросил бумажный шарик
на пол и, пожав руку племянника темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Землистого цвета
лицо, седые редкие иглы подстриженных усов, голый, закоптевший череп с остатками кудрявых волос
на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим
на старого солдата и
на расстриженного монаха.
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя
на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в
лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости
на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Клим тотчас же признал, что это сказано верно. Красота являлась непрерывным источником непрерывной тревоги для девушки, Алина относилась к себе, точно к сокровищу, данному ей кем-то
на краткий срок и под угрозой отнять тотчас же, как только она чем-нибудь испортит чарующее
лицо свое. Насморк был для нее серьезной болезнью, она испуганно спрашивала...
За нею уже ухаживал седой артиллерист, генерал, вдовец, стройный и красивый, с умными глазами, ухаживал товарищ прокурора Ипполитов, маленький человечек с черными усами
на смуглом
лице, веселый и ловкий.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но
лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел
на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Но
на этот раз знакомые слова прозвучали по-новому бесцветно. Маргарита только что пришла из бани, сидела у комода, перед зеркалом, расчесывая влажные, потемневшие волосы. Красное
лицо ее казалось гневным.
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по
лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув
на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
Он сидел
на чугунной скамье,
лицом к темной, пустынной реке, вода ее тускло поблескивала, точно огромный лист кровельного железа, текла она лениво, бесшумно и казалась далекой.
Работало человек двадцать пыльных людей, но из них особенно выделялись двое: кудрявый, толстогубый парень с круглыми глазами
на мохнатом
лице, сером от пыли, и маленький старичок в синей рубахе, в длинном переднике.
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя
на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего
лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
Лицо обветрело и загорело,
на ушах,
на носу шелушилась кожа, точно чешуя рыбы, а в глазах сгустилась печаль.