Анна Михайловна вернулась домой довольно спокойной — даже она сама не могла надивиться своему спокойствию. Она хлопотала в магазине, распоряжалась работами, обедала вместе с m-lle Alexandrine, и только к вечеру, когда начало темнеть, ей стало скучнее. Она вошла в комнату Даши — пусто, вошла к Долинскому — тоже пусто. Присела на его кресле, и невыносимая тоска, словно как нежнейший друг, так и обняла ее из-за
мягкой спинки. В глазах у Анны Михайловны затуманилось и зарябило.
— Да он пошел давно, — отвечала Акулина, которая, вымыв Машку, в это время только что посадила в корыто своего грудного мальчика и мочила ему, несмотря на его крик, его редкие волосики. Мальчик кричал, морщился и старался поймать что-то своими беспомощными ручонками. Акулина поддерживала одною большою рукой его пухленькую, всю в ямочках,
мягкую спинку, а другою мыла его.
Неточные совпадения
Он взглянул на нее. Она закинула голову на
спинку кресел и скрестила на груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой. Широкое белое платье покрывало ее всю своими
мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Обитая голубым атласом с желтыми шнурами
мягкая мебель, маленький диван с стеганой
спинкой, вроде раковины, шелковые тяжелые драпировки, несколько экзотических растений по углам, мраморные группы у одной стены — все это так приятно гармонировало с летним задумчивым вечером, который вносил в открытую дверь пахучую струю садовых цветов.
Посреди комнаты стол большой, у окна кресло
мягкое, с одной стороны стола — диван, дорогим ковром покрытый, а перед столом стул с высокой
спинкой, кожею обит. Другая комната — спальня его: кровать широкая, шкаф с рясами и бельём, умывальник с большим зеркалом, много щёточек, гребёночек, пузырьков разноцветных, а в стенах третьей комнаты — неприглядной и пустой — два потайные шкафа вделаны: в одном вина стоят и закуски, в другом чайная посуда, печенье, варенье и всякие сладости.
Я согласился. В полутемной, жарко натопленной комнате, которая называлась диванною, стояли у стен длинные широкие диваны, крепкие и тяжелые, работы столяра Бутыги; на них лежали постели высокие,
мягкие, белые, постланные, вероятно, старушкою в очках. На одной постели, лицом к
спинке дивана, без сюртука и без сапог, спал уже Соболь; другая ожидала меня. Я снял сюртук, разулся и, подчиняясь усталости, духу Бутыги, который витал в тихой диванной, и легкому, ласковому храпу Соболя, покорно лег.
Два месяца прошло. Во тьме ночной, // На цыпочках по лестнице ступая, // В чепце, платок накинув шерстяной, // Являлась к Саше дева молодая; // Задув лампаду, трепетной рукой // Держась за
спинку шаткую кровати, // Она искала жарких там объятий. // Потом, на
мягкий пух привлечена, // Под одеяло пряталась она; // Тяжелый вздох из груди вырывался, // И в жарких поцелуях он сливался.