Неточные совпадения
Клим впервые видел, как яростно дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой
лица, оголенное стремление ударить друг друга как можно больнее, слышал их визги, хрип, — все это так поразило его, что несколько дней
после драки он боязливо сторонился от них, а себя, не умевшего драться, почувствовал еще раз мальчиком особенным.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор,
после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым
лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь,
после того как он увидел ее голые колени и
лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Лютов, в измятом костюме, усеянном рыжими иглами хвои, имел вид человека, только что — очнувшегося
после сильного кутежа.
Лицо у него пожелтело, белки полуумных глаз налиты кровью; он, ухмыляясь, говорил невесте, тихо и сипло...
После взрыва отчаянного восторга своего Лютов вдруг как будто отрезвел, стал спокойнее и, уступив настояниям Макарова, сел на диван, отирая рукавом рубахи вдруг и обильно вспотевшее
лицо свое.
Это была первая фраза, которую Клим услыхал из уст Радеева. Она тем более удивила его, что была сказана как-то так странно, что совсем не сливалась с плотной, солидной фигуркой мельника и его тугим, крепким
лицом воскового или, вернее, медового цвета. Голосок у него был бескрасочный, слабый, говорил он на о, с некоторой натугой, как говорят
после длительной болезни.
Однажды,
после того, как Маракуев устало замолчал и сел, отирая пот с
лица, Дьякон, медленно расправив длинное тело свое, произнес точно с амвона...
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля
после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным
лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал
лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал
после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
И вдруг засмеялся мелким смехом, старчески сморщив
лицо, весь вздрагивая, потирая руки, глаза его, спрятанные в щелочках морщин, щекотали Самгина, точно мухи. Этот смех заставил Варвару положить нож и вилку; низко наклонив голову, она вытирала губы так торопливо, как будто обожгла их чем-то едким, а Самгин вспомнил, что вот именно таким противным и догадливым смехом смеялся Лютов на даче,
после ловли воображаемого сома.
Он был, видимо, очень здоров, силен, ходил как-то особенно твердо; на его смугловатом
лице блестели темные глаза, узкие, они казались саркастически прищуренными.
После нескольких столкновений с ним Самгин спросил жену...
Этот парень, давно знакомый, еще утром сегодня был добродушен, весел, услужлив, а теперь круглое
лицо его странно обсохло, заострилось, точно
после болезни; он посматривал на Самгина незнакомым взглядом и вполголоса говорил...
Странно было и даже смешно, что
после угрожающей песни знаменитого певца Алина может слушать эту жалкую песенку так задумчиво, с таким светлым и грустным
лицом. Тихонько, на цыпочках, явился Лютов, сел рядом и зашептал в ухо Самгина...
Самгин закрыл
лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все более, жгли спину, это уже было неприятно, но отойти от печи не было сил.
После ухода Анфимьевны тишина в комнатах стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым запахом...
— Так я ж ничего ни розумию! Значала — разсыпле,
после —
лицо открое… И все это, простите! — известно; земля вже плаче от разрушения средств хозяйства…
— Я сам был свидетелем, я ехал рядом с Бомпаром. И это были действительно рабочие. Ты понимаешь дерзость? Остановить карету
посла Франции и кричать в
лицо ему: «Зачем даете деньги нашему царю, чтоб он бил нас? У него своих хватит на это».
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное
лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и
после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
Среди церковных глав Самгин отличил два минарета, и только
после этого стал замечать на улицах людей с монгольскими
лицами.
Дронов явился
после полудня, держа ежовую голову свою так неподвижно, точно боялся, что сейчас у него переломятся шейные позвонки. Суетливые глазки его были едва заметны на опухшем
лице красно-бурого цвета, лиловые уши торчали смешно и неприглядно.
В комнате стоял тяжкий запах какой-то кислой сырости. Рядом с Самгиным сидел, полузакрыв глаза, большой толстый человек в поддевке, с красным
лицом, почти
после каждой фразы проповедника, сказанной повышенным тоном, он тихонько крякал и уже два раза пробормотал...
Неточные совпадения
Левин боялся немного, что он замучает лошадей, особенно и левого, рыжего, которого он не умел держать; но невольно он подчинялся его веселью, слушал романсы, которые Весловский, сидя на козлах, распевал всю дорогу, или рассказы и представления в
лицах, как надо править по-английски four in hand; [четверкой;] и они все
после завтрака в самом веселом расположении духа доехали до Гвоздевского болота.
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался
после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном
лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
— Ты не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени. То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев
лицом, — об этом мы всё переговорим
после. Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
Он не сумел приготовить свое
лицо к тому положению, в которое он становился перед женой
после открытия его вины.
Скоро
после приезда Щербацких на утренних водах появились еще два
лица, обратившие на себя общее недружелюбное внимание.