Неточные совпадения
Ее слова были законом в семье, а к неожиданным поступкам Самгина все привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в семье и среди
знакомых пользовался репутацией счастливого
человека, которому все легко удается.
Круг городских
знакомых Самгина значительно сузился, но все-таки вечерами у него, по привычке, собирались
люди, еще не изжившие настроение вчерашнего дня.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все
знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный
человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Клим думал, но не о том, что такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а о том, почему, за что не любят этого
человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо и обидно? Отец, дедушка Аким, все
знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка спрашивала...
Клим тотчас же почувствовал себя в
знакомом, но усиленно тяжком положении
человека, обязанного быть таким, каким его хотят видеть.
Вполголоса, скучно повторяя
знакомые Климу суждения о Лидии, Макарове и явно опасаясь сказать что-то лишнее, она ходила по ковру гостиной, сын молча слушал ее речь
человека, уверенного, что он говорит всегда самое умное и нужное, и вдруг подумал: а чем отличается любовь ее и Варавки от любви, которую знает, которой учит Маргарита?
В минуты таких размышлений наедине с самим собою Клим чувствовал себя умнее, крепче и своеобразней всех
людей,
знакомых ему. И в нем постепенно зарождалось снисходительное отношение к ним, не чуждое улыбчивой иронии, которой он скрытно наслаждался. Уже и Варавка порою вызывал у него это новое чувство, хотя он и деловой
человек, но все-таки чудаковатый болтун.
И, слушая ее, он еще раз опасливо подумал, что все
знакомые ему
люди как будто сговорились в стремлении опередить его; все хотят быть умнее его, непонятнее ему, хитрят и прячутся в словах.
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты,
знакомые брата и Кутузова, говорят о профессорах, об университете почти так же враждебно, как гимназисты говорили об учителях и гимназии. В поисках причин такого отношения он нашел, что тон дают столь различные
люди, как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной для него, Туробоев говорил...
Он сел на скамью, под густой навес кустарника; аллея круто загибалась направо, за углом сидели какие-то
люди, двое; один из них глуховато ворчал, другой шаркал палкой или подошвой сапога по неутоптанному, хрустящему щебню. Клим вслушался в монотонную воркотню и узнал давно
знакомые мысли...
Не успел Клим напоить их чаем, как явился
знакомый Варавки доктор Любомудров,
человек тощий, длинный, лысый, бритый, с маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей.
Подумалось также, что
люди,
знакомые ему, собираются вокруг его с подозрительной быстротой, естественной только на сцене театра или на улице, при виде какого-нибудь несчастия. Ехать в город — не хотелось, волновало любопытство: как встретит Лидия Туробоева?
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к
людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом,
знакомые лица, фразы.
В конце концов Самгину казалось, что он прекрасно понимает всех и все, кроме себя самого. И уже нередко он ловил себя на том, что наблюдает за собой как за
человеком, мало
знакомым ему и опасным для него.
— Для
знакомой собаки. У меня, батенька, «влеченье, род недуга» к бездомным собакам. Такой умный, сердечный зверь и — не оценен! Заметьте, Самгин, никто не умеет любить
человека так, как любят собаки.
— Удручает старость
человека! Вот — слышу: говорят
люди слова
знакомые, а смысл оных слов уже не внятен мне.
— Революционеры, батенька, рекрутируются из неудачников, — слышал Клим
знакомое и убеждающее. — Не отрицаю: есть среди них и талантливые
люди, вы, конечно, знаете, что многие из них загладили преступные ошибки юности своей полезной службой государству.
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим собою, в безмолвной беседе с бумагой, которая покорно принимала на себя все и всякие слова, эти часы очень поднимали Самгина в его глазах. Он уже начинал думать, что из всех
людей,
знакомых ему, самую удобную и умную позицию в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все
люди вокруг были ее добрыми
знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Гнев и печаль, вера и гордость посменно звучат в его словах,
знакомых Климу с детства, а преобладает в них чувство любви к
людям; в искренности этого чувства Клим не смел, не мог сомневаться, когда видел это удивительно живое лицо, освещаемое изнутри огнем веры.
— Неудачный вечер; тут, видите, случайно оказался
человек… мало
знакомый нам.
— А ведь согласитесь, Самгин, что такие пр-рямолинейные
люди, как наш общий
знакомый Поярков, обучаются и обучают именно вражде к миру культурному, а? — спросил Тагильский, выливая в стакан Клима остатки вина и глядя в лицо его с улыбочкой вызывающей.
Ему было несколько неловко принимать выражения соболезнования русских
знакомых отца и особенно надоедал молодой священник, говоривший об умершем таинственно, вполголоса и с восторгом, как будто о
человеке, который неожиданно совершил поступок похвальный.
Невозможно было представить, какова она наедине с самою собой, а Самгин был уверен, что он легко и безошибочно видит каждого
знакомого ему
человека, каков он сам с собою, без парадных одежд.
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался
человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой
знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Было в нем что-то отдаленно
знакомое Самгину, он долго и напряженно вспоминал: не видел ли он когда-то этого
человека?
Она немного и нерешительно поспорила с ним, Самгин с удовольствием подразнил ее, но, против желания его, количество
знакомых непрерывно и механически росло. Размножались
люди, странствующие неустанно по чужим квартирам, томимые любопытством, жаждой новостей и какой-то непонятной тревогой.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают
люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти
знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная на ладони голова,
знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми губами; в темных глазах — напряжение
человека, который читает напечатанное слишком неясно или мелко.
Ему казалось, что за этими словами спрятаны уже
знакомые ему тревожные мысли. Митрофанов чем-то испуган, это — ясно; он вел себя, как
человек виноватый, он, в сущности, оправдывался.
— Был марксистом. Да, так вот он пишет: революционер —
человек, способный ненавидеть, а я, по натуре своей, не способен на это. Мне кажется, что многие из общих наших
знакомых ненавидят действительность тоже от разума, теоретически.
Самгин уже видел, что пред ним
знакомый и неприятный тип чудака-человека. Не верилось, что он слепнет, хотя левый глаз был мутный и странно дрожал, но можно было думать, что это делается нарочно, для вящей оригинальности. Отвечая на его вопросы осторожно и сухо, Самгин уступил желанию сказать что-нибудь неприятное и сказал...
Тут его как бы взяли в плен
знакомые и незнакомые
люди, засыпали деловитыми вопросами, подходили с венками депутации городской думы, служащих Варавки, еще какие-то депутаты.
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот
людей, давно
знакомых Самгину, —
людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические
люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
В воздухе плыл
знакомый гул голосов сотен
людей, и Самгин тотчас отличил, что этот гул единодушнее, бодрее, бархатистее, что ли, нестройного, растрепанного говора той толпы, которая шла к памятнику деда царя.
Парня осторожно положили поперек дороги Самгина, в минуту собралась толпа, заткнув улицу; высокий, рыжеватый
человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь, на козлах саней сидел
знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал...
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти
люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее
знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
А
знакомый Самгину голос
человека с перевязанной ладонью внушительно объяснял...
Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя тишину, точно выбросив
людей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произносил
знакомые слова, угрожающе раскладывая их по
знакомому мотиву. Голос звучал все более мощно, вызывая отрезвляющий холодок в спине Самгина, и вдруг весь зал точно обрушился, разломились стены, приподнялся пол и грянул единодушный, разрушающий крик...
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток
людей обтечет его и освободит, но
люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали
знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще
знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных писателей, красивый брюнет.
Лаврушка и
человек с бородкой ушли. Темнело. По ту сторону баррикады возились
люди;
знакомый угрюмый голос водопроводчика проговорил...
— Они там напились, орали ура, как японцы, — такие, знаешь. Наполеоны-победители, а в сарае
люди заперты, двадцать семь
человек, морозище страшный, все трещит, а там, в сарае, раненые есть. Все это рассказал мне один
знакомый Алины — Иноков.
И вот, безболезненно порвав связь с женщиной, закончив полосу жизни, чувствуя себя свободным, настроенный лирически мягко, он — который раз? — сидит в вагоне второго класса среди давно
знакомых, обыкновенных
людей, но сегодня в них чувствуется что-то новое и они возбуждают не совсем обыкновенные мысли.
Он съежился, посерел, стал еще менее похож на себя и вдруг — заиграл, превратился в
человека, давно и хорошо
знакомого; прихлебывая вино маленькими глотками, бойко заговорил...
Настроенный еще более сердито, Самгин вошел в большой белый ящик, где сидели и лежали на однообразных койках — однообразные
люди, фигуры в желтых халатах; один из них пошел навстречу Самгину и, подойдя, сказал
знакомым ровным голосом, очень тихо...
Самгин дождался, когда пришел маленький, тощий, быстроглазый
человек во фланелевом костюме, и они с Крэйтоном заговорили, улыбаясь друг другу, как старые
знакомые. Простясь, Самгин пошел в буфет, с удовольствием позавтракал, выпил кофе и отправился гулять, думая, что за последнее время все события в его жизни разрешаются быстро и легко.
— Взорвали дачу Столыпина. Уцелел. Народу перекрошили
человек двадцать.
Знакомая одна — Любимова — попала…
«Боевое отличие показывает», — подумал Самгин, легко находя в старом
знакомом новое и неприятное. Представил Дуняшу в руках этого
человека.
Самгин прожил в Париже еще дней десять, настроенный, как
человек, который не может решить, что ему делать. Вот он поедет в Россию, в тихий мещанско-купеческий город, где
люди, которых встряхнула революция, укладывают в должный,
знакомый ему, скучный порядок свои привычки, мысли, отношения — и где Марина Зотова будет развертывать пред ним свою сомнительную, темноватую мудрость.
— Евреи были среди ее
знакомых, деловых
людей, а?