Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в том,
что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили
за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко,
чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
А вслед
за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и настойчиво утверждая,
что к свободе ведет только один путь — путь «непротивления злу насилием».
Потом он шагал в комнату, и
за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала,
что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
И, в свою очередь, интересно рассказывала,
что еще пятилетним ребенком Клим трогательно ухаживал
за хилым цветком, который случайно вырос в теневом углу сада, среди сорных трав; он поливал его, не обращая внимания на цветы в клумбах, а когда цветок все-таки погиб, Клим долго и горько плакал.
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое,
чего мальчик не замечал
за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось,
что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Выдумывать было не легко, но он понимал,
что именно
за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше,
чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
Он жил в мезонине Самгина уже второй год, ни в
чем не изменяясь, так же, как не изменился
за это время самовар.
Ему всегда казалось,
что взрослые наблюдают
за ним, ждут от него особенных слов и поступков.
— Папа хочет, чтоб она уехала
за границу, а она не хочет, она боится,
что без нее папа пропадет. Конечно, папа не может пропасть. Но он не спорит с ней, он говорит,
что больные всегда выдумывают какие-нибудь страшные глупости, потому
что боятся умереть.
Сидя на диване, Клим следил
за игрою, но больше,
чем дети, его занимала Варавка-мать.
Но добродушного, неуклюжего Дмитрия любили
за то,
что он позволял командовать собой, никогда не спорил, не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные, невыгодные роли.
Любили и
за то,
что Дмитрий умел, как-то неожиданно и на зависть Клима, овладевать вниманием детей, рассказывая им о гнездах птиц, о норах, о логовищах зверей, о жизни пчел и ос.
Лидия смотрела на него искоса и хмурилась, Сомовы и Алина, видя измену Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят, потому
что он умнее всех, а
за этим утешением, как тень его, возникала гордость, являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и спрашивал...
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись
за руки; Климу казалось,
что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
Случилось,
что Дмитрий Самгин, спасаясь от рук Лиды, опрокинул стул под ноги ей, девочка ударилась коленом о ножку стула, охнула, — Игорь, побледнев, схватил Дмитрия
за горло...
Заметив,
что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он с удивлением видел пред собою другого мальчика, плоское лицо нянькина внука становилось красивее, глаза его не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек радости, непонятной Климу.
За ужином Клим передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
Тут пришел Варавка,
за ним явился Настоящий Старик, начали спорить, и Клим еще раз услышал не мало такого,
что укрепило его в праве и необходимости выдумывать себя, а вместе с этим вызвало в нем интерес к Дронову, — интерес, похожий на ревность. На другой же день он спросил Ивана...
— А ты — не болтай,
чего не понимаешь. Из-за тебя мне бабка ухи надрала… Бубенчик!
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки
за спиной, сжав пальцы так крепко,
что они багровели.
Ревниво наблюдая
за ним, Самгин видел,
что Дронов стремится обогнать его в успехах и легко достигает этого.
Из-за границы Варавка вернулся помолодевшим, еще более насмешливо веселым; он стал как будто легче, но на ходу топал ногами сильнее и часто останавливался перед зеркалом, любуясь своей бородой, подстриженной так,
что ее сходство с лисьим хвостом стало заметней.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще,
чем тени всех других людей, тень влеклась
за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Споры с Марьей Романовной кончились тем,
что однажды утром она ушла со двора вслед
за возом своих вещей, ушла, не простясь ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а другой прижимая к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
Привыкнув наблюдать
за взрослыми, Клим видел,
что среди них началось что-то непонятное, тревожное, как будто все они садятся не на те стулья, на которых привыкли сидеть.
— Ты
что, Клим? — быстро спросила мать, учитель спрятал руки
за спину и ушел, не взглянув на ученика.
— Да, он глуп, но — в меру возраста. Всякому возрасту соответствует определенная доза глупости и ума. То,
что называется сложностью в химии, — вполне законно, а то,
что принимается
за сложность в характере человека, часто бывает только его выдумкой, его игрой. Например — женщины…
Но уже весною Клим заметил,
что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а
за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
После этой сцены и Варавка и мать начали ухаживать
за Борисом так, как будто он только
что перенес опасную болезнь или совершил какой-то героический и таинственный подвиг. Это раздражало Клима, интриговало Дронова и создало в доме неприятное настроение какой-то скрытности.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя в углу,
за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так,
что его шатало из стороны в сторону, а плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая жила безмолвно и как тень своей бойкой сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть,
что Борис плачет, полезно узнать,
что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
Этим вопросом он хотел только напомнить о своем серьезном отношении к школе, но мать и Варавка почему-то поспешили согласиться,
что ехать ему нельзя. Варавка даже, взяв его
за подбородок, хвалебно сказал...
А когда играли, Варавка садился на свое место в кресло
за роялем, закуривал сигару и узенькими щелочками прикрытых глаз рассматривал сквозь дым Веру Петровну. Сидел неподвижно, казалось,
что он дремлет, дымился и молчал.
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы
за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо,
что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
— Бориса исключили из военной школы
за то,
что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не
за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. —
За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал,
что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
— Он даже перестал дружиться с Любой, и теперь все с Варей, потому
что Варя молчит, как дыня, — задумчиво говорила Лидия. — А мы с папой так боимся
за Бориса. Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел,
что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил
за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того,
что он забыл осторожность.
— Это — глупо, милый. Это глупо, — повторила она и задумалась, гладя его щеку легкой, душистой рукой. Клим замолчал, ожидая,
что она скажет: «Я люблю тебя», — но она не успела сделать этого, пришел Варавка, держа себя
за бороду, сел на постель, шутливо говоря...
Клим испугался, увидев наклонившееся и точно падающее на него лицо с обостренными скулами и высунутым вперед, как у собаки, подбородком; схватясь рукою
за перила, он тоже медленно стал спускаться вниз, ожидая,
что Варавка бросится на него, но Борис прошел мимо, повторив громче, сквозь зубы...
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и сестры Сомовы пошли на каток, только
что расчищенный у городского берега реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце, краснея, опускалось
за рекою в черный лес, лиловые отблески ложились на лед. Катающихся было много.
Клим глубоко, облегченно вздохнул, все это страшное продолжалось мучительно долго. Но хотя он и отупел от страха, все-таки его удивило,
что Лидия только сейчас подкатилась к нему, схватила его
за плечи, ударила коленом в спину и пронзительно закричала...
Клим пролежал в постели семь недель, болея воспалением легких.
За это время он узнал,
что Варвару Сомову похоронили, а Бориса не нашли.
Его наказывали
за это, ему говорили,
что, если ворот мундира давит шею, нужно расширить ворот.
Клим любил такие поговорки, смутно чувствуя их скользкую двусмысленность и замечая,
что именно они охотно принимаются
за мудрость.
Ночами, в постели, перед тем как заснуть, вспоминая все,
что слышал
за день, он отсевал непонятное и неяркое, как шелуху, бережно сохраняя в памяти наиболее крупные зерна разных мудростей, чтоб, при случае, воспользоваться ими и еще раз подкрепить репутацию юноши вдумчивого.
Летом, на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в военной школе и должен был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот,
за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу,
что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился в другом городе.
Не пожелав узнать,
что он запрещает, Лидия встала из-за стола и ушла, раньше
чем Варавка успел остановить ее. В дверях, схватясь
за косяк, она сказала...
—
Что за дьявольская комедия! Лидии — нет. Татьяна дрыхнет, а Лидии — нет! Вера, ты понимаешь?
— Лида? Ну,
что за глупости! Лидуша?
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял
за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось,
что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...
Прежде
чем ответить на вопрос, человек этот осматривал всех в комнате светлыми глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею, показывая
за левым ухом своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
—
Что он хвастается тем,
что живет под надзором полиции? Точно это его пятерка
за поведение.