Неточные совпадения
Его очень заинтересовали откровенно злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить
за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками, как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки не было, она перепрыгивала с
черты на
черту. Так же и человек: еще вчера он был таким же, как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая новая
черта.
— Из этой штуки можно сделать много различных вещей. Художник вырежет из нее и
черта и ангела. А, как видите, почтенное полено это уже загнило, лежа здесь. Но его еще можно сжечь в печи. Гниение — бесполезно и постыдно, горение дает некоторое количество тепла. Понятна аллегория? Я —
за то, чтоб одарить жизнь теплом и светом, чтоб раскалить ее.
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели?
Черт… Расползаются с поля люди и оставляют
за собой трупы. Заметили вы: пожарные едут с колоколами, едут и — звонят! Я говорю: «Подвязать надо, нехорошо!» Отвечает: «Нельзя». Идиоты с колокольчиками… Вообще, я скажу…
Второй раз он замечал, что даже и физически Лидия двоится: снова, сквозь знакомые
черты лица ее, проступает скрытое
за ними другое лицо, чуждое ему.
Говоря, он
чертил вставкой для пера восьмерки по клеенке, похожей на географическую карту, и прислушивался к шороху
за дверями в кабинет редактора, там как будто кошка играла бумагой.
«
Черт знает какая тоска», — почти вслух подумал Самгин, раскачивая на пальце очки и ловя стеклами отблески огня лампады, горевшей в притворе паперти
за спиною его.
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить в морду ему заряд дроби. Но — запнулся
за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не вышло. Ну, думаю,
черт с тобой!
—
Черт, — проворчал рыцарь, оторвал наколенник и, сунув его
за зеркало, сказал Самгину: — Допотопный дом, вентиляции нет.
— Пьяный я — плакать начинаю, ей-богу! Плачу и плачу, и
черт знает о чем плачу, честное слово! Ну, спасибо вам
за привет и ласку…
—
Черт побери — слышите? — спросил Правдин, ускоряя шаг, но, свернув
за угол, остановился, поднял ногу и, спрятав ее под пальто, пробормотал, держась
за стену, стоя на одной ноге: — Ботинок развязался.
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в печенке — камни, в почках — песок, меня скоро
черти возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу
за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках, деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу, скольких в люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
— Я — знаю, ты меня презираешь.
За что?
За то, что я недоучка? Врешь, я знаю самое настоящее — пакости мелких
чертей, подлинную, неодолимую жизнь. И
черт вас всех возьми со всеми вашими революциями, со всем этим маскарадом самомнения, ничего вы не знаете, не можете, не сделаете — вы, такие вот сухари с миндалем!..
— Прячетесь,
черт вас возьми! На похоронах Баумана
за сыщика приняли меня. Осторожны очень. Какие теперь сыщики?
— Встань
за церковь, дура,
черт, в церковь не будут стрелять…
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась
за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою
черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
— Драма, — повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне. — Тут — не драма, а — служба! Я театров не выношу. Цирк — другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете — я не понимаю, что такое — революционер? — неожиданно спросил он, ударив кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. — Подите вы все к
черту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, — понимаете? За-ба-стовщик…
— А ты что, нарядился мужиком, болван? — закричал он на человека в поддевке. — Я мужиков — порю! Понимаешь? Песенки слушаете, картеж, биллиарды, а у меня люди обморожены,
черт вас возьми! И мне — отвечать
за них.
— Кричит: продавайте лес, уезжаю
за границу! Какому
черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— Смеетесь? Вам — хорошо, а меня вот сейчас Муромская загоняла в союз Михаила Архангела — Россию спасать, — к
черту! Михаил Архангел этот — патрон полиции, — вы знаете? А меня полиция то и дело штрафует —
за голубей, санитарию и вообще.
— Левой рукой сильно не ударишь! А — уж вы как хотите — а ударить следует! Я не хочу, чтоб мне какой-нибудь сапожник брюхо вспорол. И чтоб дом подожгли — не желаю! Вон вчера слободская мастеровщина какого-то будто бы агента охраны укокала и домишко его сожгла. Это не значит, что я —
за черную сотню, самодержавие и вообще
за чепуху. Но если вы взялись управлять государством, так управляйте,
черт вас возьми! Я имею право требовать покоя…
— Солдат, шалава, смутьян он тут из главных, сукин сын! Их тут — гнездо! Они — ни богу, ни
черту, все для себя. Из-за них и черкесов нагнали нам.
— Ну… Встретились
за городом. Он ходил новое ружье пробовать. Пошли вместе. Я спросил: почему не берет выкуп
за голубей? Он меня учить начал и получил в ухо, — тут
черт его подстрекнул замахнуться на меня ружьем, а я ружье вырвал, и мне бы — прикладом — треснуть…
— Да, вот вам. Фейерверк. Политическая ошибка. Террор при наличии представительного правления.
Черти… Я — с трудовиками.
За черную работу. Вы что — эсдек? Не понимаю. Ленин сошел с ума. Беки не поняли урок Московского восстания. Пора опамятоваться. Задача здравомыслящих — организация всей демократии.
— Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция, не пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я не знаю языка. Растолкала всех, пробилась в комнату, а он… лежит, и револьвер на полу. О,
черт! Побежала
за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
— Собаки, негры, — жаль,
чертей нет, а то бы и
чертей возили, — сказал Бердников и засмеялся своим странным, фыркающим смехом. — Некоторые изображают себя страшными, ну, а
за страх как раз надобно прибавить. Тут в этом деле пущена такая либертэ, что уже моралитэ — места нету!
—
Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит в министерстве внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но — меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает
за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще — человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и
черт не брат.
— Я уже сказал. Теперь он, как видишь, законодательствует, отечество любит. И уже не
за пазухи, не под юбки руку запускает, а — в карман отечества: занят организацией банков, пассажирское пароходство на Волге объединяет, участвует в комиссии водного строительства. Н-да,
черт… Деятель!
— Побочный сын какого-то знатного лица,
черт его… Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад получил огромное наследство. Меценат.
За Тоськой ухаживает. Может быть, денег даст на газету. В театре познакомился с Тоськой, думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне служил, давно знает его. Ногайцев и привел его сюда, жулик. Кстати: ты ему, Ногайцеву, о газете — ни слова!
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не ссылали,
черт его знает что
за город, жителя в нем две тысячи триста человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась в политику…
— Брось, — небрежно махнув рукой, сказал Дронов. — Кому все это интересно? Жила одинокая, богатая вдова, ее
за это укокали, выморочное имущество поступило в казну, казна его продает, вот и все, и — к
черту!
— Важный ты стал, значительная персона, — вздохнул Дронов. — Нашел свою тропу… очевидно. А я вот все болтаюсь в своей петле. Покамест — широка, еще не давит. Однако беспокойно. «Ты на гору, а
черт —
за ногу». Тоська не отвечает на письма — в чем дело? Ведь — не бежала же? Не умерла?
— Не угодные мы богу люди, — тяжко вздохнул Денисов. — Ты — на гору, а
черт —
за ногу. Понять невозможно, к чему эта война затеяна?
— Я не персонально про вас, а — вообще о штатских, об интеллигентах. У меня двоюродная сестра была замужем
за революционером. Студент-горняк, башковатый тип. В седьмом году сослали куда-то… к
черту на кулички. Слушайте: что вы думаете о царе? Об этом жулике Распутине, о царице? Что — вся эта чепуха — правда?
— Кричать, разумеется, следует, — вяло и скучно сказал он. — Начали с ура, теперь вот караул приходится кричать. А покуда мы кричим, немцы схватят нас
за шиворот и поведут против союзников наших. Или союзники помирятся с немцами
за наш счет, скажут: «Возьмите Польшу, Украину, и — ну вас к
черту, в болото! А нас оставьте в покое».