Джон Кипящий Котелок

Макс Брэнд

Пять лет банда Красного Коршуна вела разгульную жизнь в Великой Западной Прерии и орудовала бы в тех краях до скончания века, но покончил с Красным Коршуном отчаянный парень из Техаса – Джон по прозвищу Кипящий Котелок, случайно оказавшийся в тех краях.

Глава 3

Я еду навстречу смерти

Я был так сам себе противен, что шел и твердил: «Как был с рождения варваром, так им, видать, и помру». Моя выходка в салуне Грешама была непростительна. Пришлось уносить оттуда ноги с такой поспешностью, что я даже не успел послать негритосу проклятие за его улыбочку. Только подумал, что он-то теперь небось доволен, и от этого на душе у меня стало еще паршивее. Дело в том, что в Луизиане, где я рос, на негров смотрели совсем не так, как здесь. Конечно, я с тех пор изменился, но не сказать, чтобы уж очень сильно: уроки детства, знаете ли, забываются с трудом.

Короче говоря, выйдя на улицу, я оседлал мустанга и поехал подальше от Эмити. Надо же, услышанное впервые, это слово означало для меня мир и покой после долгой войны. Но теперь пришлось махнуть рукой на такие фантазии. Видимо, не видать мне покоя на этом свете. Я рожден быть изгоем.

Нет настроения хуже тоски. Но именно в таком расположении духа я и выехал за черту города. А когда нападет черная тоска, ты становишься как нельзя ближе к дьяволу, потому что способен в равной степени причинять вред и себе, и другим. Один мой приятель, затосковав, принимался избивать любимую собаку — он испытывал странное наслаждение оттого, что каждый удар причинял им обоим муку. Другой знакомый, когда ему было плохо, без всякого повода бранил жену и, хотя сам понимал, что не прав, расходился от этого еще больше.

Вот такие мысли одолевали меня, когда я выбрался из Эмити. Пускаться в путь по незнакомой местности, не справившись о том, где какие тропы, крайне опасно, но в тот момент мне было на все наплевать. Сознавая себя конченым человеком, я ненавидел весь мир, поскольку чувствовал, что и у всего мира есть причины ненавидеть меня.

Просто отправился в горы наугад. Пару часов и вовсе не следил за дорогой — ехал, опустив голову, не обращая внимания на палящее солнце. Первым, кто несколько привел меня в чувство, был одинокий волк, стоящий на уступе скалы с противоположной стороны ущелья, примерно в полумиле от меня. Уверен, волки отлично знают, какое оружие на сколько бьет. Будь со мной карабин, эта тварь не показалась бы мне на глаза. Но у меня была только пара кольтов — зверюга отлично чуял, что бояться нечего.

Я видел его в мельчайших деталях, настолько чист и прозрачен был воздух. Натянул поводья, остановил лошадь, и мы долго разглядывали друг друга. Мне пришло на ум, что в обличье волка жить куда вольготнее, чем в человечьей шкуре. Если бы весь век мне только и приходилось, что перегрызать чужие глотки, я бы горя не знал. Тем более, что человек из меня был… Эх, да что там!

Вынужден так долго пересказывать мои невеселые раздумья для того, чтобы вы представили, каково мне было в тот миг, когда я потянулся за флягой и обнаружил, что она совершенно пуста, если не считать жалкого глотка теплой воды!

Это меня добило. Фляга была со мной так долго, что я привык видеть в ней своего друга, на которого всегда можно положиться. В свое время зашил ее стальное тело в чехол из тонкой фланели, пришивая лоскут за лоскутом, стараясь, как хороший портной, чтобы костюмчик вышел точно по мерке. Трудился по вечерам целых две недели, и фляга получилась всем на зависть. Преимущество фланельного чехла состояло в том, что его можно было намочить перед дальней дорогой, и тогда вода внутри оставалась прохладной до тех пор, пока из ткани не испарялась последняя влага.

Если вы оценили силу моей привязанности к этой вещице, то наверняка поймете, каким страшным ударом стала эта последняя неудача. Даже показалось, будто неодушевленные предметы вступили между собой в сговор, чтобы в час нужды бросить меня на произвол судьбы. Конечно, было и более простое объяснение: ржавчина проела дырку в старом днище фляги, через которую и вытекла вода. Так дело и обстояло. Но мог ли я рассуждать логически, пребывая в таком настроении?

По правде говоря, в этот момент было еще далеко до опасности. Я мог развернуть коня, вернуться по своим же следам в Эмити и, раздобыв другую емкость, запастись водой. Но тогда еще мне претила сама мысль о возвращении. Не хватало только выставить себя на посмешище перед теми людьми, что вели со мной беседу в салуне! Нет, я не боялся их револьверов. Но что сказали бы они о парне, который сперва так хорохорился, а потом как дурак уехал из города с дырявой флягой?

Угрюмо вглядевшись в даль, где, сливаясь с небом, синели вершины гор, я сказал себе: «Где-то здесь должна быть вода, остается ее найти. Ну а нет, так и невелико горе».

Со стороны это было похоже на безумие, тем более мне уже доводилось бывать на Западе и об ужасах жажды в пустыне знать не понаслышке. Но тоска и горечь затуманивают рассудок.

Не знаю, сколько еще времени я держал путь в прежнем направлении, решив попросту забыть о том, что существуют какая-то там жажда, какая-то там вода и… фонтаны, холодные фонтаны, бьющие из-под земли, сверкающие на солнце миллионами брызг…

Но как только так решил, тут-то и начались мучения! Лучше всего подобные лишения переносят те, кто умом послабее. Человек с нормальным воображением пройдет десять кругов ада, прежде чем тупица что-то заметит. Как я ни старался изгнать чувство тревоги, оно становилось все сильнее. Еще час болтался в седле, потом остановил коня, и от страха меня прошиб пот, несмотря на то что из-за жары по лицу и так катились ручьи. Я осознал, что все это время гнал себя навстречу смерти.

Конечно, прошло всего каких-то три часа и все еще можно было вернуться. А шесть часов без воды — это не так уж и страшно. Но ведь коняга-то страдал от жары не меньше моего. Он был уже не тот, что утром; за это время так измотался, что едва плелся. Вот потому-то, остановив его, я долгое время сидел, обливаясь потом, пытаясь взять себя в руки.

Окажись я где-нибудь к востоку от Аллеганских гор, и бровью не повел бы. Но здесь, на далеком Западе, был совсем другой климат. Да и местность уже мало напоминала те цветочные пейзажи вокруг Эмити: долина, в которую меня занесло, была сплошь покрыта камнями — острыми обломками скал, чьи отполированные дождем и ветром грани, словно мириады зеркал, многократно усиливали губительное действие солнечных лучей. А там, где не было больших глыб и щебня, лежал серый песок, поднять под силу который только буре. Подняв, она закручивает его вихрем и вонзает в тебя снопами игл, выпущенных из пушки.

Это была очень засушливая долина. А знаете ли вы, что такое по-настоящему сухой воздух? Уж простите за этот урок географии, но сухость, скажу я вам, иногда способна убивать! Я много слышал таких историй в моих краях, но, наверное, самые страшные случаи происходят в Долине Смерти. Сам я, не буду врать, ни разу в ней не был, но ребята, которым довелось там поработать, божились, что спать им приходилось наполовину в воде — настолько ужасен там зной. Можете себе такое представить? Говорят, на окраинах городов там ставят бочки с водой — это чтобы бедолаги, которые, оставшись без воды, все же сумели добрести до чужого жилья, нашли бы ее на несколько шагов ближе. Рассказывали мне и о том, как бывает невозможно утолить жажду, даже если беспрерывно пьешь, — организм не успевает поглотить влагу, как она уже вся выходит из пор.

Так что, если я говорю «очень засушливая долина», вы теперь, должно быть, понимаете, какая она была и почему мне стало так страшно. Не просто страшно! Прежнее чувство тревоги сменилось ледянящим ужасом! Я вдруг отчетливо осознал, что подписал себе смертный приговор и ничто на свете уже не может меня спасти.

В доказательство мне достаточно было слегка пришпорить коня. Обычно самый нежный укол заставлял его срываться с места и нестись скачками, подобно антилопе, за которой гонится пантера. Сейчас же он лишь тихонько засопел и, дернув головой, потащился медленной рысью.

Спросите, что я сделал дальше? Ну, минуту-другую просто сидел в седле и боролся со страхом. В общем-то понимал: стоит панике полностью завладеть моим рассудком, и я уже никогда не приду в себя. Мне доводилось видеть сумасшедших, которых приводили из пустыни, — они глядели, выпучив глаза, и лепетали всякую чушь. Ужасное зрелище!

Дважды меня так и подмывало повернуть к Эмити, и все-таки ехал дальше. Боялся, что не выдержу трех часов обратной дороги, а так был хоть один шанс из тысячи найти спасение где-то впереди.

Фантазия? Пожалуй. Я подумал о том, что будет со мной через пару часов: представил, как мой язык почернеет и распухнет — станет размером с бейсбольный мячик! Стоило это только вообразить, как волна жгучей боли пробежала от корня языка к глотке. И теперь просто чувствовал, как с каждым шагом коня смерть становится все ближе и ближе. В начинающемся бреду я уже казался самому себе зеленым листком, который высыхает и скукоживается в огромной раскаленной печи.

Мне стыдно рассказывать о том, что творилось со мной во время этого путешествия. С легкостью признаюсь, что во мне нет той отчаянной храбрости, которую принято считать одним из лучших человеческих качеств. Нет, смотреть в лицо опасности я не боюсь! Мне все нипочем, если я хорошо ее вижу, а еще лучше, если могу давать сдачи, — такие моменты просто люблю. Но вот гореть заживо, утонуть или умереть от жажды — это страшно. Да так, что мороз по коже продирает!

Я гнал коня до тех пор, пока он не зашатался. Тогда спешился и смерил его долгим взглядом. Бедняга вконец вымотался. Он и так-то не был особенно сильным и выносливым, но теперь вся его мощь куда-то окончательно подевалась. Что ж, решил я, избавившись от седока, он еще может спастись. Поэтому расседлал его, снял потник и уздечку, однако мустанг продолжал стоять с опущенной мордой, оттопырив нижнюю губу, — вид у него был удивительно глупый. Но стоило мне отойти от него, он встрепенулся, почуяв свободу, и неуклюже побежал прочь на подгибающихся ногах.