Неточные совпадения
— Говорите не так громко,
в столовой кто-то
есть…
Однажды Клим пришел домой с урока у Томилина, когда уже кончили
пить вечерний чай,
в столовой было темно и во всем доме так необычно тихо, что мальчик, раздевшись, остановился
в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к этой подозрительной тишине.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его
в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся,
в столовой никого не
было,
в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Иногда, вечерами, если не
было музыки, Варавка ходил под руку с матерью по
столовой или гостиной и урчал
в бороду...
Мать и Варавка возвратились поздно, когда он уже спал. Его разбудил смех и шум, поднятый ими
в столовой, смеялись они, точно пьяные. Варавка все пробовал
петь, а мать кричала...
Клим вскочил с постели, быстро оделся и выбежал
в столовую, но
в ней
было темно, лампа горела только
в спальне матери. Варавка стоял
в двери, держась за косяки, точно распятый, он
был в халате и
в туфлях на голые ноги, мать торопливо куталась
в капот.
Вообще дядя
был как-то пугающе случайным и чужим,
в столовой мебель потеряла при нем свой солидный вид, поблекли картины, многое, отяжелев, сделалось лишним и стесняющим.
В доме
было тихо, потом, как-то вдруг,
в столовой послышался негромкий смех, что-то звучно, как пощечина, шлепнулось, передвинули стул, и два женских голоса негромко запели.
Дома он застал Варавку и мать
в столовой, огромный стол
был закидан массой бумаг, Варавка щелкал косточками счет и жужжал
в бороду...
Он плохо спал, встал рано, чувствуя себя полубольным, пошел
в столовую пить кофе и увидал там Варавку, который, готовясь к битве дня, грыз поджаренный хлеб, запивая его портвейном.
Часа через три брат разбудил его, заставил умыться и снова повел к Премировым. Клим шел безвольно, заботясь лишь о том, чтоб скрыть свое раздражение.
В столовой было тесно, звучали аккорды рояля, Марина кричала, притопывая ногой...
— Ой, кажется, я вам юбку прожег, — воскликнул Кутузов, отодвигаясь от нее. Марина обернулась, увидела Клима и вышла
в столовую с таким же багровым лицом, какое
было у нее сейчас.
Он перешел
в столовую,
выпил чаю, одиноко посидел там, любуясь, как легко растут новые мысли, затем пошел гулять и незаметно для себя очутился у подъезда дома, где жила Нехаева.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери
в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно
быть, уже спал; он не откликнулся на стук
в дверь, хотя
в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала
в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось
есть. Он осторожно заглянул
в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо
в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Но Клим
был уверен, что она не спросила, наверх его не позвали.
Было скучно. После завтрака, как всегда,
в столовую спускался маленький Спивак...
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области,
был в Красноводске,
был в Персии. Чудаковато одетый
в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей,
в сандалиях на босу ногу,
в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по
столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
Это
было недели за две до того, как он, гонимый скукой, пришел к Варваре и удивленно остановился
в дверях
столовой, — у стола пред самоваром сидела с книгой
в руках Сомова, толстенькая и серая, точно самка снегиря.
В столовой, стены которой
были обшиты светлым деревом, а на столе кипел никелированный самовар, женщина сказала...
Самгин вздохнул и вышел
в столовую, постоял
в темноте, зажег лампу и пошел
в комнату Варвары; может
быть, она оставила там письмо,
в котором объясняет свое поведение?
Самгин возвратился
в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти
был необычно растянут, чудовищно вместителен,
в пустоту его уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня
была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
Она как будто начинала бредить. Потом вдруг замолкла. Это
было так странно, точно она вышла из комнаты, и Самгин снова почувствовал холод испуга. Посидев несколько минут, глядя
в заостренное лицо ее, послушав дыхание, он удалился
в столовую, оставив дверь открытой.
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей на дверь, встал.
В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда упала Варвара,
был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
Клим первым вышел
в столовую к чаю,
в доме
было тихо, все, очевидно, спали, только наверху, у Варавки, где жил доктор Любомудров, кто-то возился. Через две-три минуты
в столовую заглянула Варвара, уже одетая, причесанная.
Дома, устало раздеваясь и с досадой думая, что сейчас надо
будет рассказывать Варваре о манифестации, Самгин услышал
в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос дяди Миши...
Не желая видеть этих людей, он прошел
в кабинет свой, прилег там на диван, но дверь
в столовую была не плотно прикрыта, и он хорошо слышал беседу старого народника с письмоводителем.
Он
был уверен, что жена давно уже одета и, вероятно,
в столовой, но все-таки постучал.
Варвары
в столовой не
было.
— Кажется, скоро место получу, вторым помощником смотрителя
буду в сумасшедшем доме, — сказал Митрофанов Варваре, но, когда она вышла из
столовой, он торопливым шепотом объявил Самгину...
Через несколько дней Самгин одиноко сидел
в столовой за вечерним чаем, думая о том, как много
в его жизни лишнего, изжитого. Вспомнилась комната, набитая изломанными вещами, — комната, которую он неожиданно открыл дома,
будучи ребенком.
В эти невеселые думы тихо, точно призрак, вошел Суслов.
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость.
В темноватой
столовой, с одним окном, смотревшим
в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин
ел и думал, что, хотя квартира эта
в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди
в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их
в сторону.
Иногда он заглядывал
в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу,
пил остывший чай, Самгин разглядел
в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел
в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди
были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Не очень охотно Клим отвел его
в столовую, пустую и темную, окна ее
были закрыты ставнями. Там, сидя на диване и снимая сапог, Иноков спросил...
Уже светало; перламутровое, очень высокое небо украшали розоватые облака. Войдя
в столовую, Самгин увидал на белой подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное лицо с узкой щелочкой глаза, оно
было еще страшнее, чем ночью.
Но и рассказ Инокова о том, что
в него стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это
было? Он пошел
в столовую, там,
в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
Самгин
был доволен, что Варвара помешала ему ответить. Она вошла
в столовую, приподняв плечи так, как будто ее ударили по голове. От этого ее длинная шея стала нормальной, короче, но лицо покраснело, и глаза сверкали зеленым гневом.
Гневные мысли возбуждали
в нем странную бодрость, и бодрость удивляла его. Думать мешали выстрелы, боль
в плече и боку, хотелось
есть. Он позвонил Насте несколько раз, прежде чем она сердито крикнула из
столовой...
Когда он вышел
в столовую, Настя резала хлеб на доске буфета с такой яростью, как однажды Анфимьевна — курицу: нож
был тупой, курица, не желая умирать, хрипела, билась.
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас
в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя
в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож
был на человека, каким Самгин видел его
в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
В эту минуту явилась необходимость посетить уборную, она помещалась
в конце коридора, за кухней, рядом с комнатой для прислуги. Самгин поискал
в столовой свечу, не нашел и отправился, держа коробку спичек
в руках.
В коридоре кто-то возился, сопел, и это
было так неожиданно, что Самгин, уронив спички, крикнул...
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел
в столовую,
выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы печатать
в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его жизни чрезвычайно значителен.
К басам фисгармонии присоединились альты, дисканта, выпевая что-то зловещее, карающее, звуки ползли
в столовую, как дым, а дым папиросы, которую курил Самгин,
был слишком крепок и невкусен. И вообще — все
было неприятно.
Дверь
в столовую была приоткрыта, там, за столом, сидели трое мужчин и Елена.
В жизни Клима Ивановича Самгина неожиданные встречи
были часты и уже не удивляли его, но каждая из них вызывала все более тягостное впечатление ограниченности жизни, ее узости и бедности.
Стол для ужина занимал всю длину
столовой, продолжался
в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек
был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя на стуле, весело командовала...
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась
в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место
в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал
в этот вечер. Все это нужно
было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.
Самгин
пил чай
в бараке —
столовой офицеров.
— Извольте ответить, — кричал он высоким голосом, топая ногами так, что даже сквозь шум
в столовой, гулкой, точно бочка,
был слышен звон его шпор.