Неточные совпадения
— Скажу, что ученики были
бы весьма лучше,
если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
— Глупо спрашиваешь, Иван! — ответил Макаров с досадой. —
Если б я это знал — я был
бы мудрейшим из мудрецов…
«
Если б упасть с нею в реку, она утопила
бы меня, как Варя Сомова Бориса», — озлобленно подумал он.
Клим знал, что на эти вопросы он мог
бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что,
если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли
бы. А еще лучше,
если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал
бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
«
Если б мать не подкупила эту девку, Маргарита оттолкнула
бы меня, — подумал он, сжав пальцы так, что они хрустнули. — Редкая мать…»
Он облегченно вздохнул, продолжая размышлять:
если б Лидия любила Макарова, она, из чувства благодарности, должна
бы изменить свое высокомерное отношение к человеку, который спас жизнь ее возлюбленного.
Клим тоже готов был гордиться колоссальной начитанностью Дмитрия и гордился
бы,
если б не видел, что брат затмевает его, служа для всех словарем разнообразнейших знаний.
— Я не помешаю? — спрашивал он и шел к роялю. Казалось, что,
если б в комнате и не было
бы никого, он все-таки спросил
бы, не помешает ли? И
если б ему ответили: «Да, помешаете», — он все-таки подкрался
бы к инструменту.
Клим находил, что было
бы лучше,
если б дом хозяина России поддерживали устрашающие кариатиды Эрмитажа.
— Да, да, — ты не возражай!
Если б я была красива, я
бы возбуждала именно грубые чувства…
— Правду говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал.
Если б его просто побили, он
бы не так обиделся, а тут — за уши! Засмеяли его, ушел в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
Клим находил, что Макаров говорит верно, и негодовал: почему именно Макаров, а не он говорит это? И, глядя на товарища через очки, он думал, что мать — права: лицо Макарова — двойственно.
Если б не его детские, глуповатые глаза, — это было
бы лицо порочного человека. Усмехаясь, Клим сказал...
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она должна была сказать что-нибудь такое, могла
бы сказать и более милое. Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь,
если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует. Нужно подождать, когда она почувствует и достойно оценит то необыкновенное, что возникло в нем.
Медленные пальцы маленького музыканта своеобразно рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена, о молитвах Баха, изумительной красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники для будущего человека. Опьяняемый музыкой, Клим смотрел на нее, но не мог заглушить в себе бесплодных мудрствований о том, что было
бы,
если б все окружающее было не таким, каково оно есть?
Если б ему рассказали, что он видел и слышал, он не поверил
бы.
— Ты — видишь, я все молчу, — слышал он задумчивый и ровный голос. — Мне кажется, что,
если б я говорила, как думаю, это было
бы… ужасно! И смешно. Меня выгнали
бы. Наверное — выгнали
бы. С Диомидовым я могу говорить обо всем, как хочу.
Лидия промолчала. Самгин посидел еще несколько минут и, сухо простясь, ушел. Он был взволнован, но подумал, что, может быть, ему было
бы приятнее,
если б он мог почувствовать себя взволнованным более сильно.
Если б он сбрил тройную бороду и подстриг волнистую овчину на голове, он был
бы похож на ремесленника.
Клим Самгин думал, что было
бы хорошо,
если б кто-то очень внушительный, даже — страшный крикнул на этих людей...
Если каждый человек действует по воле класса, группы, то, как
бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его — силу групповых и классовых повелений.
Если б Маракуев не был так весел, для всех было
бы ясно, что он глуп.
И,
если б при этом она не улыбалась странной своей улыбкой, можно было
бы не заметить, что у нее, как у всех людей, тоже есть лицо.
— Зачем же? — возразил Клим. — Это — развлекает. Было
бы глупо,
если б отменили.
Он чувствовал, что «этого» ему вполне достаточно и что все было
бы хорошо,
если б Лидия молчала.
Он уже начинал гордиться своей физиологической выносливостью и думал, что,
если б рассказать Макарову об этих ночах, чудак не поверил
бы ему.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что,
если б она заговорила, он стал
бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Да, он улыбался именно виновато, мягкой улыбкой Диомидова. И глаза его были такие же, сапфировые. И
если б ему сбрить маленькую, светлую бородку, он стал
бы совершенно таким, как Диомидов.
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал
бы этот человек,
если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы слова он мог
бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было
бы не плохо,
если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было
бы и для нее полезно,
если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Если вы в силах послужить богом
Хорошей собаке, честному псу,
Право же — это не унизило
бы вас…
— Почти вся газета живет моим материалом, — хвастался он, кривя рот. —
Если б не я, так Робинзону и писать не о чем. Места мне мало дают; я мог
бы зарабатывать сотни полторы.
Клим думал, что,
если б Томилин сбрил толстоволосую бороду, оказалось
бы, что лицо у него твердое, как арбуз.
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя
бы с Двенадцатого года, а после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то,
если вспомните все ее грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему народу нашему ножку подставляет.
— Вот, тоже, возьмемте женщину: женщина у нас — отменно хороша и была
бы того лучше, преферансом нашим была
бы пред Европой,
если б нас, мужчин, не смутили неправильные умствования о Марфе Борецкой да о царицах Елизавете и Екатерине Второй.
Если б он жил, он, конечно, стал
бы революционером…
— Прошу не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось сказать об этом офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что,
если б Инокова не было, он вел
бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
Забавно было видеть, как этот ленивый человек оживился. Разумеется, он говорит глупости, потому что это предписано ему должностью, но ясно, что это простак, честно исполняющий свои обязанности.
Если б он был священником или служил в банке, у него был
бы широкий круг знакомства и, вероятно, его любили
бы. Но — он жандарм, его боятся, презирают и вот забаллотировали в члены правления «Общества содействия кустарям».
«Эти люди чувствуют меня своим, — явный признак их тупости…
Если б я хотел, — я, пожалуй, мог
бы играть в их среде значительную роль. Донесет ли на них Диомидов? Он должен
бы сделать это. Мне, конечно, не следует ходить к Варваре».
Слушая все более оживленную и уже горячую речь Прейса, Клим не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма требует каких-то очень сильных и веских мыслей, а он все еще не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему было
бы значительно легче, удобнее,
если б социалисты и противники их не существовали.
Но, хотя речи были неинтересны, люди все сильнее раздражали любопытство. Чего они хотят? Присматриваясь к Стратонову, Клим видел в нем что-то воинствующее и, пожалуй, не удивился
бы,
если б Стратонов крикнул на суетливого, нервозного рыженького...
«
Если б меня арестовали, это, наверное, тронуло
бы ее».
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и,
если даже несколько развратит ее, — это пошло
бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал
бы такое же,
если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
«Я не думаю, что Иван Акимович оставил завещание, это было
бы не в его характере. Но,
если б ты захотел — от своего имени и от имени брата — ознакомиться с имущественным положением И. А., Тимофей Степанович рекомендует тебе хорошего адвоката». Дальше следовал адрес известного цивилиста.
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было
бы смешным,
если б глаза не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
«
Если б теория обязывала к практической деятельности, — Шопенгауэр и Гартман должны
бы убить себя. Ленау, Леопарди…»
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но,
если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал
бы писать в нем. Можно
бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
Даже несокрушимая Анфимьевна хвастается тем, что она никогда не хворала, но
если у нее болят зубы, то уж так, что всякий другой человек на ее месте от такой боли разбил
бы себе голову об стену, а она — терпит.
—
Если б вы, мадам, что-нибудь делали, вы
бы тоже ругались, — огрызнулся Варавка.
— Я понимаю, что — смешно. Но,
если б я была мужчиной, мне было
бы обидно. И — страшно. Такое поругание…