Неточные совпадения
Он выучился искусно ставить свое мнение между
да и
нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет думать независимо, жить на средства своего ума.
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно. У вас в голове каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист?
Нет. Скептик? Не похоже.
Да и когда бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение человека, который хорошо чувствует, что его класс сыграл свою роль и быстро сползает по наклонной плоскости в небытие.
— Тебе трудно живется? — тихо и дружелюбно спросил Макаров. Клим решил, что будет значительнее, если он не скажет ни
да, ни
нет, и промолчал, крепко сжав губы. Пошли пешком, не быстро. Клим чувствовал, что Макаров смотрит на него сбоку печальными глазами. Забивая пальцами под фуражку непослушные вихры, он тихо рассказывал...
— На все вопросы, Самгин, есть только два ответа:
да и
нет. Вы, кажется, хотите придумать третий? Это — желание большинства людей, но до сего дня никому еще не удавалось осуществить его.
— А если — нужно? Почему ты знаешь:
да или
нет?
—
Да, вот и —
нет его. И писем
нет, и меня как будто
нет. Вдруг — влезает в дверь, ласковый, виноватый. Расскажи — где был, что видел? Расскажет что-нибудь не очень удивительное, но все-таки…
«
Да или
нет?» — осведомился Клим у себя. —
Нет, не знаю. Но уверен, что такие женщины должны быть.
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию.
Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей
нет у меня. Но — без музыки трудно жить, вот что, брат…
— Я не умею говорить об этом, но — надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец!
Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире — женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только,
нет…
— Попер, идол! — завистливо сказал хромой и вздохнул, почесывая подбородок. — А колокольчик-то этот около, слышь, семнадцати пудов,
да — в лестницу нести. Тут, в округе, против этого кузнеца никого
нет. Он всех бьет. Пробовали и его, — его, конечно, массыей народа надобно бить — однакож и это не вышло.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше?
Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России,
нет уже честных людей неопороченных?
— Я — жалкая,
да? Мне чего-то не хватает? Скажи, чего у меня
нет?
— Правильная оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов,
да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас
нет друзей, мы — чужестранцы.
Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для народа мы — чудаки, чужие люди.
—
Нет, ты, Фиона Митревна, послушай! — кричит Усов. — Приехал в Васильсурск испанец дубовую клепку покупать, говорит только по-своему
да по-французски. Ну, Васильсурску не учиться же по-испански, и начали испанца по-русски учить. Ну, знаешь, и — научили…
— Людей, которые женщинам покорствуют, наказывать надо, — говорил Диомидов, — наказывать за то, что они в угоду вам захламили, засорили всю жизнь фабриками для пустяков, для шпилек, булавок, духов и всякие ленты делают, шляпки, колечки, сережки — счету
нет этой дряни! И никакой духовной жизни от вас
нет, а только стишки,
да картинки,
да романы…
—
Нет, подожди! — продолжал Дмитрий умоляющим голосом и нелепо разводя руками. — Там — четыре, то есть пять тысяч. Возьми половину, а? Я должен бы отказаться от этих денег в пользу Айно…
да, видишь ли, мне хочется за границу, надобно поучиться…
—
Нет… Но я — устала. Родной мой, все ничтожно, если ты меня любишь. А я теперь знаю — любишь,
да?
—
Да, — сказала Варвара. — Впрочем —
нет. Я не читала эту книгу. Как ты можешь вспоминать здесь Гончарова?
—
Нет.
Да и спросил бы, так не узнал, — ответил Митрофанов, усмехаясь.
—
Нет, но… Как непонятно все, Клим, милый, — шептала она, закрыв глаза. — Как непонятно прекрасное… Ведь было потрясающе прекрасно,
да? А потом он… потом мы ели поросенка, говоря о Христе…
—
Да, глупо… я знаю! Но — обидно, видишь ли.
Нет, не обидно?
—
Да — как же, — обиженно заговорил Косарев. — Али это порядок: хлеб воровать?
Нет, господин, я своевольства не признаю. Конечно: и есть — надо, и сеять — пора. Ну, все-таки: начальство-то знает что-нибудь али — не знает?
— Нуте-ко, давайте закусим на сон грядущий. Я без этого — не могу, привычка. Я, знаете, четверо суток провел с дамой купеческого сословия, вдовой и за тридцать лет, — сами вообразите, что это значит! Так и то, ночами, среди сладостных трудов любви, нет-нет
да и скушаю чего-нибудь. «Извини, говорю, машер…» [Моя дорогая… (франц.)]
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «
Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер
да — мало ли? А у вас — таких
нет,
да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Исус Навин нужен. Это — не я говорю, это вздох народа. Сам слышал: человека
нет у нас, человека бы нам!
Да.
—
Да — ну-у? Сгорят бараны? Пускай. Какой вред? Дым гуще, вонь будет, а вреда —
нет.
— А — как же? — спросил Кутузов, усмехаясь. — В революции, — подразумеваю социальную, — логический закон исключенного третьего будет действовать беспощадно:
да или
нет.
— Ну,
да, — нетерпеливо сказала она. — Дома
нет!
— Братья, спаянные кровью! Так и пиши: спаянные кровью,
да! У нас
нет больше царя! — он остановился, спрашивая: — У нас или у вас? Пиши: у вас.
—
Да так… посмотреть, — устало ответил Иноков и, позевнув, продолжал: — Вот и сюда приехал вчера, тоже не знаю зачем. Все здесь известно мне, никого у меня
нет.
Самгин молчал.
Да, политического руководства не было, вождей —
нет. Теперь, после жалобных слов Брагина, он понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно тем и вызвано: вождей —
нет, партии социалистов никакой роли не играют в движении рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные люди, которым литература привила с детства «любовь к народу». Вот кто они, не больше.
—
Нет, уж это вы отложите на вчера, — протестующе заговорил адвокат. — Эти ваши рабочие устроили в Петербурге какой-то парламент
да и здесь хотят того же. Если нам дорога конституция…
—
Да —
нет! Как же можно? Что вы… что… Ну… боже мой… — И вдруг, не своим голосом, он страшно крикнул...
«Почему у нее
нет детей? Она вовсе не похожа на женщину, чувство которой подавлено разумом,
да и — существуют ли такие? Не желает портить фигуру, пасует перед страхом боли? Говорит она своеобразно, но это еще не значит, что она так же и думает. Можно сказать, что она не похожа ни на одну из женщин, знакомых мне».
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. —
Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто — нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и —
нет в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.
— Валентин! Велел бы двор-то подмести, что за безобразие! Муромская жалуется на тебя: глаз не кажешь. Что-о? Скажите, пожалуйста!
Нет, уж ты, прошу, без капризов.
Да,
да!.. Своим умом? Ты? Ох, не шути…
—
Нет, — резко сказала она. — То есть —
да, сочувствовала, когда не видела ее революционного смысла. Выселить зажиточных из деревни — это значит обессилить деревню и оставить хуторян такими же беззащитными, как помещиков. — Откинулась на спинку кресла и, сняв очки, укоризненно покачала головою, глядя на Самгина темными глазами в кружках воспаленных век.
«
Да, она объяснила себя, но — не стала понятней,
нет! Она объяснила свое поведение, но не противоречие между ее умом и… верованиями».
— А голубям — башки свернуть. Зажарить.
Нет, — в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует.
Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
—
Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей»
нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
— Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть,
да, наверное, и у многих. А вот что убитых
нет, это подозрительно! Это, знаете…
— О,
нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток,
да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?
— Самгин,
да? Долганов. Помните — Финляндия, Выборг? Газеты читали?
Нет?
— Ну
да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену. —
Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я не смогу вернуться через час, — я позвоню вам… и вы свободны…
— А может быть — втрое. Да-с. Родственников —
нет. Стало быть: имеем выморочное имущество, кое, по законам империи нашей, отходит в казну. Это очень волнует некоторых… людей со вкусом к жизни.
Большевик, — волевой тип, крайне полезный в стране, где люди быстро устают болтаться между
да и
нет.
— А вы убеждены в достоверности знания?
Да и — при чем здесь научное знание? Научной этики —
нет, не может быть, а весь мир жаждет именно этики, которую может создать только метафизика, да-с!
— Но —
нет! Хлыстовство — балаган. За ним скрывалось что-то другое. Хлыстовство — маскировка. Она была жадна, деньги любила. Муж ее давал мне на нужды партии щедрее. Я смотрел на него как на кандидата в революционеры. Имел основания. Он и о деревне правильно рассуждал, в эсеры не годился.
Да, вот что я могу сказать о ней.
Делая все это, он подумал, что на вопрос Дронова можно ответить и
да и
нет, но — в обоих случаях Дронов потребует мотивации.
Здесь, конечно, нет-нет
да и услышишь человечье слово, здесь люди памятливы, пятый год не забывают.