Неточные совпадения
Он жил
в мезонине Самгина уже второй год, ни
в чем не изменяясь, так же, как не изменился за
это время самовар.
Тогда, испуганный
этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив руки за спину, как Томилин, имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр.
Время от
времени жизнь помогала ему задумываться искренно:
в середине сентября,
в дождливую ночь, доктор Сомов застрелился на могиле жены своей.
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко.
Это случилось после того, как во
время большой перемены кто-то бросил дважды камнями
в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Клим пролежал
в постели семь недель, болея воспалением легких. За
это время он узнал, что Варвару Сомову похоронили, а Бориса не нашли.
От всего
этого веяло на Клима унылой бедностью, не той, которая мешала писателю вовремя платить за квартиру, а какой-то другой, неизлечимой, пугающей, но
в то же
время и трогательной.
— Ага, значит — из честных.
В мое
время честно писали Омулевский, Нефедов, Бажин, Станюкович, Засодимский, Левитов был,
это болтун. Слепцов — со всячинкой… Успенский тоже. Их было двое, Успенских, один — побойчее, другой — так себе. С усмешечкой.
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила,
это Клим видел по лицу ее. Но и
в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал
в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но
в течение двух дней он не выбрал
времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал
в груди,
в голове тихую, ноющую скуку, почти боль;
это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее
время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Дмитрий рассказал, что Кутузов сын небогатого и разорившегося деревенского мельника, был сельским учителем два года, за
это время подготовился
в казанский университет, откуда его, через год, удалили за участие
в студенческих волнениях, но еще через год, при помощи отца Елизаветы Спивак, уездного предводителя дворянства, ему снова удалось поступить
в университет.
— Вот, если б вся жизнь остановилась, как
эта река, чтоб дать людям
время спокойно и глубоко подумать о себе, — невнятно,
в муфту, сказала она.
Но, думая так, он
в то же
время ощущал гордость собою: из всех знакомых ей мужчин она выбрала именно его.
Эту гордость еще более усиливали ее любопытствующие ласки и горячие, наивные до бесстыдства слова.
Затем он вспомнил, что
в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо
это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть
в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти
в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со
временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об
этом лучше всего рассказать
в комическом тоне.
Она была одета парадно, как будто ожидала гостей или сама собралась
в гости. Лиловое платье, туго обтягивая бюст и торс, придавало ее фигуре что-то напряженное и вызывающее. Она курила папиросу,
это — новость. Когда она сказала: «Бог мой, как быстро летит
время!» —
в тоне ее слов Клим услышал жалобу,
это было тоже не свойственно ей.
Клим не видел Сомову больше трех лет; за
это время она превратилась из лимфатического, неуклюжего подростка
в деревенскую ситцевую девушку.
Но, когда он пробовал привести
в порядок все, что слышал и читал, создать круг мнений, который служил бы ему щитом против насилия умников и
в то же
время с достаточной яркостью подчеркивал бы его личность, —
это ему не удавалось.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит
время в лесу с
этой не умеющей улыбаться женщиной.
Но
в то же
время он смутно чувствовал, что
эти его навязчивые мудрствования болезненны, нелепы и бессильны, и чувствовал, что однообразие их все более утомляет его.
Но через некоторое
время Прейс рассказал Климу о стачке ткачей
в Петербурге, рассказал с такой гордостью, как будто он сам организовал
эту стачку, и с таким восторгом, как бы говорил о своем личном счастье.
То, что произошло после
этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало
времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела
в глаза его ослепляющим взглядом.
Это полусказочное впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти на все
время его жизни
в странном городе, построенном на краю бесплодного, печального поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и — за невидимой Окой — «Дятловы горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался
в неясных, но не враждебных мыслях об
этом человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя вел не так, как следовало бы, все
время точно качался на качели.
«Да, эволюция! Оставьте меня
в покое. Бесплодные мудрствования — как
это? Grübelsucht. Почему я обязан думать о мыслях, людях, событиях, не интересных для меня, почему? Я все
время чувствую себя
в чужом платье: то слишком широкое, оно сползает с моих плеч, то, узкое, стесняет мой рост».
С той поры прошло двадцать лет, и за
это время он прожил удивительно разнообразную жизнь, принимал участие
в смешной авантюре казака Ашинова, который хотел подарить России Абиссинию, работал где-то во Франции бойцом на бойнях, наконец был миссионером
в Корее, —
это что-то очень странное, его миссионерство.
А
в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его,
в то же
время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как
в трактире. Все
это заставило Самгина уехать
в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
На его взгляд, Варвара должна бы вносить
в эту дружбу нечто крикливое, драматическое и
в то же
время сентиментальное, а он видел, что и Маракуев и она придают отношениям своим характер легкой комедии.
Клим улыбнулся, внимательно следя за мягким блеском бархатных глаз; было
в этих глазах нечто испытующее, а
в тоне Прейса он слышал и раньше знакомое ему сознание превосходства учителя над учеником. Вспомнились слова какого-то антисемита из «Нового
времени»: «Аристократизм древней расы выродился у евреев
в хамство».
Мысли его растекались по двум линиям: думая о женщине, он
в то же
время пытался дать себе отчет
в своем отношении к Степану Кутузову. Третья встреча с
этим человеком заставила Клима понять, что Кутузов возбуждает
в нем чувствования слишком противоречивые. «Кутузовщина», грубоватые шуточки, уверенность
в неоспоримости исповедуемой истины и еще многое — антипатично, но прямодушие Кутузова, его сознание своей свободы приятно
в нем и даже возбуждает зависть к нему, притом не злую зависть.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит
время писать
этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя
в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его
в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Мрачный тон статьи позволял думать, что
в ней глубоко скрыта от цензора какая-то аллегория, а по начальной фразе Самгин понял, что статья написана редактором,
это он довольно часто начинал свои гражданские жалобы фразой, осмеянной еще
в шестидесятых годах: «
В настоящее
время, когда».
— Вот вы пишете: «Двух станов не боец» — я не имею желания быть даже и «случайным гостем» ни одного из них», — позиция совершенно невозможная
в наше
время! Запись
эта противоречит другой, где вы рисуете симпатичнейший образ старика Козлова, восхищаясь его знанием России, любовью к ней. Любовь, как вера, без дел — мертва!
— Позвольте, — как
это понять? — строго спрашивал писатель,
в то
время как публика, наседая на Кутузова, толкала его
в буфет. — История создается страстями, страданиями…
— Ну, что — бунтуете? Мы тоже,
в свое
время, бунтовали. Толку из
этого не вышло, но для России потеряны замечательные люди.
«Здесь живут все еще так, как жили во
времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются
этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
— Замечательно — как вы не догадались обо мне тогда, во
время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас
в полицию?
Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
— Вы ни
в каком случае не рассказывайте
это жене, — строго сказал Самгин. — Потом, со
временем, я сам скажу.
— Думаете — просто все? Служат люди
в разных должностях, кушают, посещают трактиры, цирк, театр и — только? Нет, Варвара Кирилловна,
это одна оболочка, скорлупа, а внутри — скука! Обыкновенность жизни
это — фальшь и — до
времени, а наступит разоблачающая минута, и — пошел человек вниз головою.
— Да.
Это все, конечно, между нами. До
времени. Может быть, еще объяснится
в ее пользу, — пробормотал Гогин и, слабо пожав руку Самгина, ушел.
— Я телеграфировала
в армию Лидии, но она, должно быть, не получила телеграмму. Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и елей
в зеленые кучи. — Торопятся забыть, что был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но
это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, — уничтожает пыль.
Это надо бы делать и во
время крестных ходов.
— Видел я
в Художественном «На дне», — там тоже Туробоев, только поглупее. А пьеса — не понравилась мне, ничего
в ней нет, одни слова. Фельетон на тему о гуманизме. И — удивительно не ко
времени этот гуманизм, взогретый до анархизма! Вообще — плохая химия.
— Героем
времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь
в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа»,
в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все
это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
— Почему не телеграфировал? Так делают только ревнивые мужья
в водевилях. Ты вел себя
эти месяца так, точно мы развелись, на письма не отвечал — как
это понять? Такое безумное
время, я — одна…
— Ф-фа! — произнес Лютов, пошатнувшись и крепко прищурив глаза, но
в то же
время хватая со стола бутылку. —
Это… случай! Ей-богу — дешево отделались! Шапку я потерял, — украли, конечно! По затылку получил, ну — не очень.
Он чувствовал, что
эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин вздрогнул, и
в то же
время в дверь кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
С
этого дня
время, перегруженное невероятными событиями, приобрело для Самгина скорость, которая напомнила ему гимназические уроки физики: все, и мелкое и крупное, мчалось одинаково быстро, как падали разновесные тяжести
в пространстве, из которого выкачан воздух.
«Как много крови
в человеке», — подумал Самгин, и
это была единственная ясная мысль за все
время, вплоть до квартиры Гогиных.
«Сейчас увижу
этого, Якова… Я участвую
в революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как политик. Я знаю, что
времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
«Страшный человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь.
В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что
в этот час тысячи людей стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть. Стоят и ждут.
В доме долгое
время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее
время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и
в этот раз.
«Мы — искренние демократы,
это доказано нашей долголетней, неутомимой борьбой против абсолютизма, доказано культурной работой нашей. Мы — против замаскированной проповеди анархии, против безумия «прыжков из царства необходимости
в царство свободы», мы — за культурную эволюцию! И как можно, не впадая
в непримиримое противоречие, отрицать свободу воли и
в то же
время учить темных людей — прыгайте!»
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста, ехал на серой лошади,
в шубе,
в папахе. Ну,
это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по
времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то — дядя мужа ее. Заезжала я к ней, — лежит, нездорова, устала.