Неточные совпадения
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после
того,
как во
время большой перемены кто-то бросил дважды камнями
в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Он умел сказать чужое так осторожно, мимоходом и
в то же
время небрежно,
как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало
времени,
как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал,
как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела
в глаза его ослепляющим взглядом.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с
тем воодушевлением и знанием, с
каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался
в неясных, но не враждебных мыслях об этом человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя вел не так,
как следовало бы, все
время точно качался на качели.
«Да, эволюция! Оставьте меня
в покое. Бесплодные мудрствования —
как это? Grübelsucht. Почему я обязан думать о мыслях, людях, событиях, не интересных для меня, почему? Я все
время чувствую себя
в чужом платье:
то слишком широкое, оно сползает с моих плеч,
то, узкое, стесняет мой рост».
А
в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его,
в то же
время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии,
как в трактире. Все это заставило Самгина уехать
в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей,
как между зеркал, каждый человек отражал
в себе его, Самгина, и
в то же
время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя
как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
—
В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только
как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле.
В то же
время он догадывается, что поставлен
в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю
в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
«
В то время,
как в Европе успехи гигиены и санитарии», — дальше говорилось о плохом состоянии городских кладбищ и, кстати, о
том, что козы обывателей портят древесные посадки, уничтожают цветы на могилах.
Проснулся около полудня, сообразив
время по
тому,
как жарко
в комнате.
В то время,
как, вздрагивая, извиваясь и обессилев, тело явно уступало грубым ласкам невидимых рук, лицо ее улыбалось томной, но остренькой улыбкой, глаза сверкали вызывающе и насмешливо.
«Здесь живут все еще так,
как жили во
времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
— Замечательно —
как вы не догадались обо мне тогда, во
время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас
в полицию? Это — раз. Опять же и
то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на
какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна —
та, наверное, вором считает меня…
Клим несколько отрезвел к
тому времени,
как приехали
в незнакомый переулок, прошли темным двором к двухэтажному флигелю
в глубине его, и Клим очутился
в маленькой, теплой комнате, налитой мутно-розовым светом.
В ритм тяжелому и слитному движению неисчислимой толпы величаво колебался похоронный марш, сотни людей пели его, пели нестройно, и
как будто все
время повторялись одни и
те же слова...
— Ну вот! — тоскливо вскричал Лютов. Притопывая на одном месте, он
как бы собирался прыгнуть и
в то же
время, ощупывая себя руками, бормотал: — Ой, револьвер вынула, ах ты! Понимаешь? — шептал он, толкая Самгина: — У нее — револьвер!
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою
как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин вздрогнул, и
в то же
время в дверь кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
Он чувствовал себя растроганным, он
как будто жалел баррикаду и
в то же
время был благодарен кому-то, за что-то.
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее
время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и
та и другое
как будто враждебны ему. Так случилось и
в этот раз.
«Мы — искренние демократы, это доказано нашей долголетней, неутомимой борьбой против абсолютизма, доказано культурной работой нашей. Мы — против замаскированной проповеди анархии, против безумия «прыжков из царства необходимости
в царство свободы», мы — за культурную эволюцию! И
как можно, не впадая
в непримиримое противоречие, отрицать свободу воли и
в то же
время учить темных людей — прыгайте!»
— Но ведь ты знал ее почти
в одно
время со мной, —
как будто с удивлением сказала Лидия, надевая очки. — На мой взгляд — она не очень изменилась с
той поры.
И вдруг он почувствовал: есть нечто утешительное
в том, что память укладывает все эти факты
в ничтожную единицу
времени, — утешительное и даже
как будто ироническое.
Самгин нередко встречался с ним
в Москве и даже,
в свое
время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг
той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных цензурой; он славился
тем, что первый узнавал анекдоты из жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно,
как судебный следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
В то же
время, наблюдая жизнь города, он убеждался, что процесс «успокоения»,
как туман, поднимается снизу, от земли, и что туман этот становится все гуще, плотнее.
В конце зимы он поехал
в Москву, выиграл
в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать
в гостиницу и, сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с
того дня, когда он сидел
в этом же зале с Лютовым и Алиной, слушая,
как Шаляпин поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений уложилось
в отрезок
времени — столь ничтожный.
Подумав, он вспомнил: из книги немецкого демократа Иоганна Шерра. Именно этот профессор советовал смотреть на всемирную историю
как на комедию, но
в то же
время соглашался с Гете
в том, что...
— Ну, ладно, я не спорю, пусть будет и даже
в самом совершенном виде! — живо откликнулся Бердников и, подмигнув Самгину, продолжал: — Чего при мне не случится,
то меня не беспокоит, а до благоденственного
времени, обещанного Чеховым, я
как раз не дотяну. Нуте-с, выпьемте за прекрасное будущее!
— По закону мы обязаны известить полицию, так
как все может быть, а больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг,
то будто бы все
в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом — напуганы, —
время ненадежное…
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей
того времени и говорил о них, грустно покачивая головою,
как о людях, которые мужественно принесли себя
в жертву Ваалу истории.
«Вот
как приходится жить», — думал он, жалея себя, обижаясь на кого-то и
в то же
время немножко гордясь
тем, что испытывает неудобства, этой гордостью смягчалось ощущение неудачи начала его службы отечеству.
Он смотрел вслед быстро уходящему, закуривая папиросу, и думал о
том, что
в то время,
как «государству грозит разрушение под ударами врага и все должны единодушно, необоримой, гранитной стеной встать пред врагом», —
в эти грозные дни такие безответственные люди,
как этот хлыщ и Яковы,
как плотник Осип или Тагильский, сеют среди людей разрушительные мысли, идеи. Вполне естественно было вспомнить о ротмистре Рущиц-Стрыйском, но тут Клим Иванович испугался, чувствуя себя
в опасности.
Самгин следил,
как соблазнительно изгибается
в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней
той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее
время ему казалось, что все люди нетрезвы.
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит
в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов,
как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили,
как бессильна и
как,
в то же
время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?
— Это — не вышло. У нее,
то есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и
то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности, так они на меня…
как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже.
В общем она — славная. Первое
время даже грустные письма писала мне
в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко. У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же
время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это
время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком:
в голове до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить
время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Глядеть весь город съехался, //
Как в день базарный, пятницу, // Через неделю
времени // Ермил на
той же площади // Рассчитывал народ.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу
в ней
тьма тём, // А ни
в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, //
Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О
время,
время новое! // Ты тоже
в песне скажешься, // Но
как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
А князь опять больнехонек… // Чтоб только
время выиграть, // Придумать:
как тут быть, // Которая-то барыня // (Должно быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою //
В то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! // Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, //
Как паралич расшиб! // Заплакал! пред иконами // Со всей семьею молится, // Велит служить молебствие, // Звонить
в колокола!