Неточные совпадения
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем
костюм,
в котором он должен
был играть Иудушку Головлева, как
пил Шуйский, как Ринна Сыроварова
в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
Иногда являлся незаметный человечек Зуев, гладко причесанный, с маленьким личиком,
в центре которого торчал раздавленный носик. И весь Зуев, плоский,
в измятом
костюме, казался раздавленным, изжеванным. Ему
было лет сорок, но все звали его — Миша.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских солдата, а на земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно
быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого,
в светлом
костюме, с рябым лицом; втолкнувший сказал солдатам...
— Зачем вы пошли? — строго спросил Клим, вдруг догадавшись, зачем Маракуев
был на Ходынском поле переряженным
в костюм мастерового.
Клим
ел холодное мясо, запивая его пивом, и, невнимательно слушая вялую речь Пояркова, заглушаемую трактирным шумом, ловил отдельные фразы. Человек
в черном
костюме, бородатый и толстый, кричал...
Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким
костюмом мышиного цвета, стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки на лице выступили еще более резко, а
в остальном он почти ничем не отличался от всех других, несколько однообразно приличных людей. Их
было не много, на выставке они очень интересовались архитектурой построек, посматривали на крыши, заглядывали
в окна, за углы павильонов и любезно улыбались друг другу.
За ним почтительно двигалась группа людей, среди которых
было четверо китайцев
в национальных
костюмах; скучно шел молодцеватый губернатор Баранов рядом с генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где
были выставлены сокровища Нерчинских и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота. Люди с орденами и без орденов почтительно, тесной группой, тоже шли сзади странного посетителя.
— Люблю
есть, — говорила она с набитым ртом. — Французы не
едят, они — фокусничают. У них везде фокусы:
в костюмах, стихах,
в любви.
Бросив пилку
в несессер, она стала протирать ногти замшевой подушечкой. Самгин обратил внимание, что вещи у нее
были дорогие, изящные,
костюмы — тоже. Много чемоданов. Он усмехнулся.
Косые глаза его бегали быстрее и тревожней, чем всегда, цепкие взгляды как будто пытались сорвать маски с ряженых. Серое лицо потело, он стирал пот платком и встряхивал платок, точно стер им пыль. Самгин подумал, что гораздо более к лицу Лютова
был бы
костюм приказного дьяка и не сабля
в руке, а чернильница у пояса.
Легкий, шумный, он
был сильно надушен одеколоном и, одетый
в широкий клетчатый
костюм, несколько напоминал клоуна.
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера, должно
быть, мешал ему расти, и теперь,
в «цивильном»
костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям, стал еще длиннее, шире
в плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза и рот стали как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек
был студентом.
— Позвольте, я не согласен! — заявил о себе человек
в сером
костюме и
в очках на татарском лице. — Прыжок из царства необходимости
в царство свободы должен
быть сделан, иначе — Ваал пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных людей
в свободных работников…
В костюме сестры милосердия она показалась Самгину жалостно постаревшей. Серая, худая, она все встряхивала головой, забывая, должно
быть, что буйная шапка ее волос связана чепчиком, отчего голова, на длинном теле ее, казалась уродливо большой. Торопливо рассказав, что она едет с двумя родственниками мужа
в имение его матери вывозить оттуда какие-то ценные вещи, она воскликнула...
Самгин вспомнил себя, когда он, сняв сюртук гимназиста, оделся
в новенький светло-серый
костюм, —
было неудобно, а хорошо.
Он
был наряжен
в необыкновенно пестрый
костюм из толстой, пестрой, мохнатой материи, казался ниже ростом, но как будто еще более развинченным.
Самгин дождался, когда пришел маленький, тощий, быстроглазый человек во фланелевом
костюме, и они с Крэйтоном заговорили, улыбаясь друг другу, как старые знакомые. Простясь, Самгин пошел
в буфет, с удовольствием позавтракал,
выпил кофе и отправился гулять, думая, что за последнее время все события
в его жизни разрешаются быстро и легко.
Ему казалось, что он весь запылился, выпачкан липкой паутиной; встряхиваясь, он ощупывал
костюм, ловя на нем какие-то невидимые соринки, потом, вспомнив, что, по народному поверью, так «обирают» себя люди перед смертью, глубоко сунул руки
в карманы брюк, — от этого стало неловко идти, точно он связал себя. И, со стороны глядя, смешон, должно
быть, человек, который шагает одиноко по безлюдной окраине, — шагает, сунув руки
в карманы, наблюдая судороги своей тени, маленький, плоский, серый, —
в очках.
Настроение Самгина становилось тягостным. С матерью
было скучно, неловко и являлось чувство, похожее на стыд за эту скуку.
В двери из сада появился высокий человек
в светлом
костюме и, размахивая панамой, заговорил грубоватым басом...
Он
был в новом, необмятом
костюме серого цвета и металлически блестел. Руку Самгина он сжал до боли крепко.
Зашли
в ресторан,
в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа
было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно
было любоваться
костюмами дам;
в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама
в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Он явился
в каком-то затейливом, сером сюртуке, похожем на мундир, и этот
костюм сделал его выше ростом, благообразней. Настроен он
был весело, таким Самгин еще не наблюдал его.
Одет
был в темно-серый мохнатый
костюм, очень ловко сокращавший действительные размеры его животика, круглого, точно арбуз.
Было в нем,
в костюме и
в словах, что-то неряшливое, неуверенное, а вокруг его,
в кабинете, неуютно, тесно, стоял запах бумажной пыли.
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых
костюмах, должно
быть сиротский приют, шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее
было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной полиции.
Шемякин говорил громко, сдобным голосом, и от него настолько сильно пахло духами, что и слова казались надушенными. На улице он казался еще более красивым, чем
в комнате, но менее солидным, — слишком щеголеват
был его
костюм светло-сиреневого цвета, лихо измятая дорогая панама, тросточка, с ручкой из слоновой кости,
в пальцах руки — черный камень.
Самгин постоял перед мутным зеркалом, приводя
в порядок измятый
костюм, растрепанные волосы, нашел, что лицо у него достаточно внушительно, и спустился
в ресторан
пить кофе.
На одном из собраний против него выступил высокий человек, с курчавой,
в мелких колечках, бородой серого цвета, из-под его больших нахмуренных бровей строго смотрели прозрачные голубые глаза, на нем
был сборный
костюм, не по росту короткий и узкий, — клетчатые брюки, рыжие и черные, полосатый серый пиджак, синяя сатинетовая косоворотка.
Было в этом человеке что-то смешное и наивное, располагающее к нему.
Было как-то странно, что этот коридор оканчивался изящно обставленным рестораном,
в нем собралось десятка три угрюмых, унылых, сердитых и среди них один веселый — Стратонов,
в каком-то очень домашнем, помятом
костюме,
в мягких сапогах.