Неточные совпадения
В один из тех теплых, но грустных
дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей
землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли
в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил
дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на
земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане
в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака бегут, листья падают с деревьев
в тень и свет на
земле; девица, подруга детских
дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
— Вспомните-ко вчерашний
день, хотя бы с Двенадцатого года, а после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и
в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на
земле, мошка он
в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему народу нашему ножку подставляет.
Первый
день прошел довольно быстро, второй оказался длиннее, но короче третьего, и так, нарушая законы движения
земли вокруг солнца,
дни становились все длиннее, каждый
день усиливал бессмысленную скуку, обнажал пустоту
в душе и,
в пустоте, — обиду, которая хотя и возрастала
день ото
дня, но побороть скуку не могла.
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я сидела у окна, — меня
в тот
день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это упал на
землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно не человек, а — рисунок…
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от
земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг —
дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо, не так глубоко вогнутое, как над
землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и
в нем.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, —
в самом
деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на
земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
На другой
день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых стен из кирпича, внутри стен врос
в землю давно не беленный корпус, весь
в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни,
в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
— Я государству — не враг, ежели такое большое
дело начинаете, я
землю дешево продам. — Человек
в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый
в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. —
В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За
землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить
в неделю.
Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
И было очень досадно: Самгин только что решил послать Харламова
в один из уездов Новгородской губернии по
делу о незаконном владении крестьянами села Песочного пахотной
землей, а также лугами помещицы Левашевой.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя
земля, отечество… Ты
в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое
дело. Люди, милый человек, по
земле ходят, она их за ноги держит, от своей
земли не уйдешь.
Неточные совпадения
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели,
в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга
земли разорять, жен
в плен уводить, над
девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Таким образом взаимно разорили они свои
земли, взаимно надругались над своими женами и
девами и
в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны.
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё
дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот
в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к
земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано
в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское
дело. И дворянское
дело наше делается не здесь, на выборах, а там,
в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает
земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая
земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо
в убыток.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на
земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я
в самом
деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!