Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными
в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся
в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками
группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
События
в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он не находил себе достойного места. Он различал
в классе три
группы: десяток мальчиков, которые и учились и вели себя образцово; затем злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья
группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Дронов с утра исчезал из дома на улицу, где он властно командовал
группой ребятишек, ходил с ними купаться, водил их
в лес за грибами, посылал
в набеги на сады и огороды.
Среди этих домов люди, лошади, полицейские были мельче и незначительнее, чем
в провинции, были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил
в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего дерева. Небольшими
группами люди останавливались на секунды под фонарями, показывая друг другу из-под черных шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий.
Вдруг, на высоте двух третей колокольни, колокол вздрогнул,
в воздухе, со свистом, фигурно извилась лопнувшая веревка, левая
группа людей пошатнулась, задние кучно упали, раздался одинокий, истерический вой...
Кривоногий кузнец забежал
в тыл той
группы, которая тянула прямо от колокольни, и стал обматывать конец веревки вокруг толстого ствола ветлы, у корня ее; ему помогал парень
в розовой рубахе. Веревка, натягиваясь все туже, дрожала, как струна, люди отскакивали от нее, кузнец рычал...
Тесной
группой шли политические, человек двадцать, двое —
в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем на окна сонных домов.
Но, чувствуя себя
в состоянии самообороны и несколько торопясь с выводами из всего, что он слышал, Клим
в неприятной ему «кутузовщине» уже находил ценное качество: «кутузовщина» очень упрощала жизнь, разделяя людей на однообразные
группы, строго ограниченные линиями вполне понятных интересов.
Встретили
группу английских офицеров, впереди их автоматически шагал неестественно высокий человек с лицом из трех костей,
в белой чалме на длинной голове, со множеством орденов на груди, узкой и плоской.
В длинных дырах его копошились небольшие фигурки людей, и казалось, что движение их становится все более тревожным, более бессмысленным; встречаясь, они останавливались, собирались небольшими
группами, затем все шли
в одну сторону или же быстро бежали прочь друг от друга, как бы испуганные.
На тумбах, жирно дымя, пылали огни сальных плошек. Самгин нашел, что иллюминация скудна и даже
в огне есть что-то нерешительное, а шум города недостаточно праздничен, сердит, ворчлив. На Тверском бульваре собрались небольшие
группы людей;
в одной ожесточенно спорили: будет фейерверк или нет? Кто-то горячо утверждал...
В нескольких шагах от этой
группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою
в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой
группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди
в орденах, большой человек с лицом нехитрого мужика, одетый
в кафтан, шитый золотом.
За ним почтительно двигалась
группа людей, среди которых было четверо китайцев
в национальных костюмах; скучно шел молодцеватый губернатор Баранов рядом с генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где были выставлены сокровища Нерчинских и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота. Люди с орденами и без орденов почтительно, тесной
группой, тоже шли сзади странного посетителя.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди
в рубахах без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял
в потном воздухе.
Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Она не играла роль царицы, жены Менелая, она показывала себя, свою жажду наслаждения, готовность к нему, ненужно вламывалась
в группы хористов, расталкивая их плечами, локтями, бедрами, как бы танцуя медленный и пьяный танец под музыку, которая казалась Самгину обновленной и до конца обнажившей свою острую, ироническую чувственность.
Путь Самгину преграждала
группа гостей, среди ее — два знакомых адвоката, одетые как на суде, во фраках, перед ними — тощий мужик,
в синей, пестрядинной рубахе, подпоясанный мочальной веревкой,
в синих портках, на ногах — новенькие лапти, а на голове рыжеватый паричок; маленькое, мелкое лицо его оклеено комически растрепанной бородкой, и был он похож не на мужика, а на куплетиста из дешевого трактира.
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые
группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая
в воде, на отмелях.
В третьем классе, на корме парохода, тоже играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она
в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
Он быстро сделался одним из тех, очень заметных и даже уважаемых людей, которые, стоя
в разрезе и, пожалуй,
в центре различных общественных течений, но не присоединяясь ни к одному из них, знакомы со всеми
группами, кружками, всем сочувствуют и даже, при случае, готовы оказать явные и тайные услуги, однако не очень рискованного характера; услуги эти они оценивают всегда очень высоко.
Пейзаж портили красные массы и трубы фабрик. Вечером и по праздникам на дорогах встречались
группы рабочих;
в будни они были чумазы, растрепанны и злы,
в праздники приодеты, почти всегда пьяны или выпивши, шли они с гармониями, с песнями, как рекрута, и тогда фабрики принимали сходство с казармами. Однажды кучка таких веселых ребят, выстроившись поперек дороги, крикнула ямщику...
К поющей
группе полицейские подталкивали, подгоняли с Моховой улицы еще и еще людей
в зеленоватых пальто,
группа быстро разрасталась.
Не угашая восторга, она рассказала, что
в петербургском университете организовалась
группа студентов под лозунгом «Университет — для науки, долой политику».
Клим Самгин стоял
в группе зрителей на крыльце Исторического музея.
На Лобном месте стояла тесная
группа людей, казалось, что они набиты
в бочку.
— Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, — рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там,
в разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие
группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители;
в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала
в царь-пушку залезать.
Справа от Самгина
группа людей, странно похожих друг на друга, окружила стол, и один из них, дирижируя рукой с портсигаром, зажатым
в ней, громко и как молитву говорил...
В ту же минуту из ресторана вышел Стратонов, за ним —
группа солидных людей окружила, столкнула Самгина с панели, он подчинился ее благодушному насилию и пошел, решив свернуть
в одну из боковых улиц. Но из-за углов тоже выходили кучки людей, вольно и невольно вклинивались
в толпу, затискивали Самгина
в средину ее и кричали
в уши ему — ура! Кричали не очень единодушно и даже как-то осторожно.
— Любаша Сомова ввела ее к нам, когда организовалась
группа содействия рабочему движению… или — не помню — может быть,
в «Красный Крест».
Самгин чихал, слезились глаза, вокруг его становилось шумно, сидевшие вставали, но, не расходясь, стискивались
в группы, ворчливо разговаривая.
Преобладали хорошо одетые люди, большинство двигалось
в сторону адмиралтейства, лишь из боковых улиц выбегали и торопливо шли к Знаменской площади небольшие
группы молодежи, видимо — мастеровые.
Войдя во двор угрюмого каменного дома, Самгин наткнулся на
группу людей,
в центре ее высокий человек
в пенсне, с французской бородкой, быстро, точно дьячок, и очень тревожно говорил...
Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, — именно участником, а не свидетелем, — после сцены, внезапно разыгравшейся у входа
в Дворянскую улицу. Откуда-то сбоку
в основную массу толпы влилась небольшая
группа, человек сто молодежи, впереди шел остролицый человек со светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу; человек с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул
в какую-то улицу и наткнулся на
группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел
в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек
в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была
в крови, точно
в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Наконец, отдыхая от животного страха, весь
в поту, он стоял
в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
К собору, где служили молебен, Самгин не пошел, а остановился
в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные
группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
Самгин вышел на улицу и тотчас же попал
в группу людей, побитых
в драке, — это было видно по их одежде и лицам. Один из них крикнул...
Он оделся и, как бы уходя от себя, пошел гулять. Показалось, что город освещен празднично, слишком много было огней
в окнах и народа на улицах много. Но одиноких прохожих почти нет, люди шли
группами, говор звучал сильнее, чем обычно, жесты — размашистей; создавалось впечатление, что люди идут откуда-то, где любовались необыкновенно возбуждающим зрелищем.
Самгин видел, как она поглощала людей
в дорогих шубах, гимназистов, благообразное, чистенькое мещанство, словоохотливых интеллигентов, шумные
группы студенчества, нарядных и скромно одетых женщин, девиц.
Самгин снимал и вновь надевал очки, наблюдая этот странный бой, очень похожий на игру расшалившихся детей, видел, как бешено мечутся испуганные лошади, как всадники хлещут их нагайками, а с панели небольшая
группа солдат грозит ружьями
в небо и целится на крышу.
Самгин шел бездумно, бережно охраняя чувство удовлетворения, наполнявшее его, как вино стакан. Было уже синевато-сумрачно, вспыхивали огни, толпы людей, густея, становились шумливей. Около Театральной площади из переулка вышла
группа людей, человек двести, впереди ее — бородачи, одетые
в однообразные поддевки; выступив на мостовую, они угрюмо, но стройно запели...
Эту
группу, вместе с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих
в руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое — рабочий Петр Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им была организована защита университета, осажденного полицией.
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди
в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты
в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная
группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет
в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
И, как всякий человек
в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими
группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол
в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая
группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы
в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Он повернул за угол,
в свою улицу, и почти наткнулся на небольшую
группу людей. Они стеснились между двумя палисадниками, и один из них говорил, негромко, быстро...
В другой
группе кто-то уверенно говорил...
Какая-то сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались
группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли
в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Клим отодвинулся за косяк. Солдат было человек двадцать; среди них шли тесной
группой пожарные, трое — черные,
в касках, человек десять серых —
в фуражках, с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали головами толстые лошади.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла
группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков;
в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на груди;
в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
К перрону подошла еще
группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, —
в походной форме он стал еще толще и круглее.
«Ты мог бы не делать таких глупостей, как эта поездка сюда. Ты исполняешь поручение
группы людей, которые мечтают о социальной революции. Тебе вообще никаких революций не нужно, и ты не веришь
в необходимость революции социальной. Что может быть нелепее, смешнее атеиста, который ходит
в церковь и причащается?»
Ярким лунным вечером он поднимался по крутой улице между двумя рядами одноэтажных домиков, разъединенных длинными заборами; тесные
группы деревьев, отягченные снегом, еще более разъединяли эти домики, как бы спрятанные
в холмах снега.