Неточные совпадения
Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки
выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших
людей страны.
Со всем этим никогда не соглашался Настоящий Старик — дедушка Аким, враг своего внука и всех
людей,
высокий, сутулый и скучный, как засохшее дерево.
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили
выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что царь — это военный
человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
Лицо
человека, одетого мужиком, оставалось неподвижным, даже еще более каменело, а выслушав речь, он тотчас же начинал с
высокой ноты и с амвона...
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо
высокий, тощий
человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
За каторжниками враздробь шагали разнообразно одетые темные
люди, с узелками под мышкой, с котомками за спиной; шел
высокий старик в подряснике и скуфье с чайником и котелком у пояса; его посуда брякала в такт кандалам.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то
высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще
человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся
человек сказал кому-то...
Кривобокая старуха Федосова говорила большими словами о сказочных
людях, стоя где-то в стороне и
выше их, а этот чистенький старичок рассказывает о
людях обыкновенных, таких же маленьких, каков он сам, но рассказывает так, что маленькие
люди приобретают некую значительность, а иногда и красоту.
Он стоял в первом ряду тринадцати
человек, между толстым сыном уездного предводителя дворянства и племянником доктора Любомудрова, очень
высоким и уже усатым.
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра,
выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого
человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
На улице она стала
выше ростом и пошла на
людей, гордо подняв голову, раскачивая бедрами.
— «
Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил
человека, и чем беспощаднее насилие — тем
выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— Вас, вас, — дважды кивнула она головою, исчезла, и через минуту в столовую вошел незнакомый, очень
высокий, длинноволосый
человек.
— «Добре бо Аристотель глаголет: аще бы и
выше круга лунного
человек был, и тамо бы умер», — а потому, Варечка, не заноситесь!
— Вы, кажется, не очень
высокого мнения о
людях?
Это она сказала на Сибирской пристани, где муравьиные вереницы широкоплечих грузчиков опустошали трюмы барж и пароходов, складывали на берегу
высокие горы хлопка, кож, сушеной рыбы, штучного железа, мешков риса, изюма, катили бочки цемента, селедок, вина, керосина, машинных масл. Тут шум работы был еще более разнообразен и оглушителен, но преобладал над ним все-таки командующий голос
человека.
Грузчики выпустили веревки из рук, несколько
человек, по-звериному мягко, свалилось на палубу, другие пошли на берег.
Высокий, скуластый парень с длинными волосами, подвязанными мочалом, поравнялся с Климом, — непочтительно осмотрел его с головы до ног и спросил...
На берегу, около обломков лодки, сидел
человек в фуражке с выцветшим околышем, в странной одежде, похожей на женскую кофту, в штанах с лампасами, подкатанных
выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним, на песке, лежал большой, темно-зеленый арбуз.
Газета оказалась «Правительственным вестником», а чудак —
человеком очень тихим, с большим чувством собственного достоинства и любителем
высокой политики.
Из новых
людей около Прейса интересен был Змиев,
высокий, худощавый
человек, одетый в сюртучок необыкновенного фасона, с пухлым лицом сельской попадьи и теплым голосом няньки, рассказывающей сказку.
Среди них особенно заметен был молчаливостью
высокий, тощий Редозубов,
человек с длинным лицом, скрытым в седоватой бороде, которая, начинаясь где-то за ушами, росла из-под глаз, на шее и все-таки казалась фальшивой, так же как прямые волосы, гладко лежавшие на его черепе, вызывали впечатление парика.
Недалеко от него стоял, сунув руки в карманы,
человек высокого роста, бритый, судя по костюму и по закоптевшему лицу — рабочий-металлист.
Черными кентаврами возвышались над толпой конные полицейские; близко к одному из них стоял
высокий, тучный
человек в шубе с меховым воротником, а из воротника торчала голова лошади, кланяясь, оскалив зубы, сверкая удилами.
— Неужели для вас все еще не ясно, что террор — лечение застарелой болезни домашними средствами? Нам нужны вожди,
люди высокой культуры духа, а не деревенские знахари…
— Я никаких
высоких чувств у рабочих не заметила, но я была далеко от памятника, где говорили речи, — продолжала Татьяна, удивляя Самгина спокойным тоном рассказа. Там кто-то истерически умилялся, размахивал шапкой, было видно, что
люди крестятся. Но пробиться туда было невозможно.
Скука вытеснила его из дому. Над городом, в холодном и очень
высоком небе, сверкало много звезд, скромно светилась серебряная подкова луны. От огней города небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких окон кофейни Филиппова, парадно шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые
люди с тросточками.
Человек в мохнатом пальто, в котелке и с двумя подбородками, обгоняя Самгина, сказал девице, с которой шел под руку...
— Семьдесят лет живу… Многие, бывшие студентами, достигли
высоких должностей, — сам видел! Четыре года служил у родственников убиенного его превосходительства болярина Сипягина… видел молодым
человеком, — говорил он, истекая слезами и не слыша советов Самгина...
Поздно вечером к нему в гостиницу явился
человек среднего роста, очень стройный, но голова у него была несоразмерно велика, и поэтому он казался маленьким. Коротко остриженные, но прямые и жесткие волосы на голове торчали в разные стороны, еще более увеличивая ее. На круглом, бритом лице — круглые выкатившиеся глаза, толстые губы, верхнюю украшали щетинистые усы, и губа казалась презрительно вздернутой. Одет он в белый китель,
высокие сапоги, в руке держал солидную палку.
Дважды в неделю к ней съезжались
люди местного «света»: жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства,
высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы.
Можно было ожидать, что
человек этот говорит
высоким тенором, а он говорил мягким баском, медленно и немножко заикаясь.
Человек был почти на голову
выше всех рабочих, стоявших вокруг, плечо к плечу, даже как будто щекою к щеке.
— Вы видели, — вокруг его все
люди зрелого возраста и, кажется, больше
высокой квалификации, — не ответив на вопрос, говорил Туробоев охотно и раздумчиво, как сам с собою.
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к
человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами
людей сзади себя, уверенный, что
человека с флагом будут бить. Но
высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой
человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу
выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке,
человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Парня осторожно положили поперек дороги Самгина, в минуту собралась толпа, заткнув улицу;
высокий, рыжеватый
человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь, на козлах саней сидел знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал...
Человек ткнул рукою налево, и Самгину показалось, что когда-то он уже видел этого татарина, слышал
высокий голос его.
Вошел
высокий, скуластый
человек, с рыжеватыми усами, в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом на левом боку крючками; на ногах —
высокие сапоги; несмотря на длинные, прямые волосы,
человек этот казался переодетым солдатом.
Самгин пытался понять источники иронии фабриканта и не понимал их. Пришел
высокий, чернобородый
человек, удалясь в угол комнаты вместе с рыжеусым, они начали там шептаться; рыжеусый громко и возмущенно сказал...
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти
люди уже ухитрились встать
выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Высокий, беловолосый
человек, встряхивая головою, брызгал кровью на плечо себе и все спрашивал...
Свалив солдата с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к земле, неслышно кричал, шевеля волосатым ртом, лицо у него было синее, как лед, и таяло, он плакал. Рядом с Климом стоял
человек в куртке, замазанной красками, он был
выше на голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
«В сущности, это — победа, они победили», — решил Самгин, когда его натиском толпы швырнуло в Леонтьевский переулок. Изумленный бесстрашием
людей, он заглядывал в их лица, красные от возбуждения, распухшие от ударов, испачканные кровью, быстро застывавшей на морозе. Он ждал хвастливых криков, ждал выявления гордости победой, но
высокий, усатый
человек в старом, грязноватом полушубке пренебрежительно говорил, прислонясь к стене...
Пышно украшенный цветами, зеленью, лентами, осененный красным знаменем гроб несли на плечах, и казалось, что несут его
люди неестественно
высокого роста. За гробом вели под руки черноволосую женщину, она тоже была обвязана, крест-накрест, красными лентами; на черной ее одежде ленты выделялись резко, освещая бледное лицо, густые, нахмуренные брови.
Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых
людей. Передовой, здоровый краснорожий парень в шапке с наушниками, в распахнутой лисьей шубе, надетой на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги в длинных,
выше колен, валенках, взмахнул руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий живот, и закричал визгливым, женским голосом...
«Вероятно — приказчик», — соображал Самгин, разглядывая разношерстное воинство так же, как другие обыватели — домовладельцы, фельдшер и мозольный оператор Винокуров, отставной штабс-капитан Затесов — горбоносый
высокий старик, глухой инженер Дрогунов — владелец прекрасной голубиной охоты. Было странно, что на улице мало студентов и вообще мелких
людей, которые, квартируя в домиках этой улицы, лудили самовары, заливали резиновые галоши, чинили велосипеды и вообще добывали кусок хлеба грошовым трудом.
Неестественна
высокая и довольно плотная стена хлама, отслужившего
людям.
С Поварской вышел
высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и
человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
Самгин пошел к паровозу, — его обгоняли пассажиры, пробежало
человек пять веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял
высокий жандарм в очках и двое солдат с винтовками, — с тендера наклонился к ним машинист в папахе. Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.
Самгин отказался. Поручик Трифонов застыл, поставив ногу на ступень вагона. Было очень тихо, только снег скрипел под ногами
людей, гудела проволока телеграфа и сопел поручик. Вдруг тишину всколыхнул, разрезал
высокий, сочный голос, четко выписав на ней отчаянные слова...
Дуняша смеялась.
Люди тесно шли по панели, впереди шагал
высокий студент в бараньей шапке, рядом с ним приплясывал, прыгал мячиком толстенький маленький человечек; когда он поравнялся с Дуняшей и Климом, он запел козлиным голосом, дергая пальцами свой кадык...