Неточные совпадения
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя
в окна Самгиных;
войдя к писателю, молча жал руки
людей и садился
в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей
в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина
в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще
человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу,
в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся
человек сказал кому-то...
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом
вошел прилично одетый
человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся
в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял
в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
А когда все это неистовое притихло, во двор
вошел щеголеватый помощник полицейского пристава, сопровождаемый бритым
человеком в темных очках,
вошел, спросил у Клима документы, передал их
в руку
человека в очках, тот посмотрел на бумаги и, кивнув головой
в сторону ворот, сухо сказал...
— Вас, вас, — дважды кивнула она головою, исчезла, и через минуту
в столовую
вошел незнакомый, очень высокий, длинноволосый
человек.
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль
в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги
людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит,
в горящую избу
войдет», — это красиво, но полезнее
войти в будничную жизнь вот так глубоко, как
входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
В столовой, у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый,
в седой щетине на черепе и верхней губе,
человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда
вошел Клим, спросил, взглянув на него плоскими глазами...
В столовую
вошел хлыщеватый молодой
человек, светловолосый, гладко причесанный, во фланелевом костюме, с соломенной шляпой
в руке, с перчатками
в шляпе.
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый
в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая
в рукав, он ходил среди
людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером,
вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Входя в зал Омона,
человек испытывал впечатление именно вошедшего
в печь, полную ослепительно и жарко сверкающих огней.
Самгин шагал
в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают
люди с мешками
в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда
вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал...
— Конечно, если это
войдет в привычку — стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность, хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые
люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан
человек…
Через час Клим Самгин
вошел в кабинет патрона. Большой, солидный
человек, сидя у стола
в халате, протянул ему теплую, душистую руку, пошевелил бровями и, пытливо глядя
в лицо, спросил вполголоса...
Вошел кудрявый парень
в белой рубахе, с лицом счастливого
человека, принес бутылку настойки янтарного цвета, тарелку моченых яблоков и спросил, ангельски улыбаясь, — не прикажут ли еще чего-нибудь.
С этого момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица
людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась голова. Он
вошел на паперть церкви; на ступенях торчали какие-то однообразно-спокойные
люди и среди них старичок с медалью на шее, тот, который сидел
в купе вместе с Климом.
Туробоев пришел вечером
в крещеньев день. Уже по тому, как он
вошел, не сняв пальто, не отогнув поднятого воротника, и по тому, как иронически нахмурены были его красивые брови, Самгин почувствовал, что
человек этот сейчас скажет что-то необыкновенное и неприятное. Так и случилось. Туробоев любезно спросил о здоровье, извинился, что не мог прийти, и, вытирая платком отсыревшую, остренькую бородку, сказал...
Войдя во двор угрюмого каменного дома, Самгин наткнулся на группу
людей,
в центре ее высокий
человек в пенсне, с французской бородкой, быстро, точно дьячок, и очень тревожно говорил...
Вошел высокий, скуластый
человек, с рыжеватыми усами,
в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом на левом боку крючками; на ногах — высокие сапоги; несмотря на длинные, прямые волосы,
человек этот казался переодетым солдатом.
Ему было приятно рассказывать миролюбивым
людям, что
в комиссию сенатора Шидловского по рабочему вопросу
вошли рабочие социал-демократы и что они намерены предъявить политические требования.
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на улице, но не узнал его
в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил,
войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
«Наша баррикада», — соображал Самгин,
входя в дом через кухню. Анфимьевна — типичный идеальный «
человек для других», которым он восхищался, — тоже помогает строить баррикаду из вещей, отработавших, так же, как она, свой век, —
в этом Самгин не мог не почувствовать что-то очень трогательное, немножко смешное и как бы примирявшее с необходимостью баррикады, — примирявшее, может быть, только потому, что он очень устал. Но, раздеваясь, подумал...
Войдя в свою улицу, он почувствовал себя дома, пошел тише, скоро перед ним встал
человек с папиросой
в зубах, с маузером
в руке.
Клим быстро
вошел во двор, встал
в угол; двое
людей втащили
в калитку третьего; он упирался ногами, вспахивая снег, припадал на колени, мычал. Его били, кто-то сквозь зубы шипел...
В помещение под вывеской «Магазин мод»
входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные
люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами
в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Настроенный еще более сердито, Самгин
вошел в большой белый ящик, где сидели и лежали на однообразных койках — однообразные
люди, фигуры
в желтых халатах; один из них пошел навстречу Самгину и, подойдя, сказал знакомым ровным голосом, очень тихо...
Под полом,
в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали
входить люди — босые, с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее
в сторону Марины,
в лицо свое и на седую голову.
Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились
в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, —
в круг
вошла Марина, и
люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.
Но все-таки он позвонил, явился дежурный слуга, и через пяток минут, выпив стакан вкусного вина, Самгин осмотрел комнату глазами
человека, который только что
вошел в нее.
У входа
в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб ворот, втиснула за ограду, затолкала
в угол, тут было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц на своем пальто, оглянулся и отметил, что
в пределах ограды толпа была не так густа, как на улице, она прижималась к стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но
люди с улицы все-таки не
входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.