Неточные совпадения
Придумала скучную игру «Что с кем
будет?»: нарезав
бумагу маленькими квадратиками, она писала
на них разные слова, свертывала квадратики в тугие трубки и заставляла детей вынимать из подола ее по три трубки.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин
был весьма щедр
на добавления. Говорил он, как бы читая написанное
на потолке, оклеенном глянцевитой, белой, но уже сильно пожелтевшей
бумагой, исчерченной сетью трещин.
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть.
Было утомительно и скучно отвечать
на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной
бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
В день, когда Клим Самгин пошел к ней,
на угрюмый город падал удручающе густой снег; падал быстро, прямо, хлопья его
были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки мокрой
бумаги.
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой.
На толстой синеватой
бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может
быть, к средине лета она приедет в Россию.
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх в ее комнату и
был неприятно удивлен:
на пружинной сетке кровати лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной
бумагой, кресло у окна — в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов
на подоконниках нет.
Странно и обидно
было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел
на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает
бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно
быть, очень теплой бороде.
Он сел и начал разглаживать
на столе измятые письма. Третий листок он прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать письма
на мелкие клочки.
Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой
бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Этот кусок
бумаги легко
было изорвать
на особенно мелкие клочья. Клим отошел от стола, лег
на кушетку.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку
бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое белье
на крепком теле циркового борца. — Разумеется, людям придется вести борьбу
на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да,
на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как
было на юге, и против анархии отчаявшихся.
У него
был второй ключ от комнаты, и как-то вечером, ожидая Никонову, Самгин открыл книгу модного, неприятного ему автора. Из книги вылетела узкая полоска
бумаги,
на ней ничего не
было написано, и Клим положил ее в пепельницу, а потом, закурив, бросил туда же непогасшую спичку; край
бумаги нагрелся и готов
был вспыхнуть, но Самгин успел схватить ее, заметив четко выступившие буквы.
Варвара — чужой человек. Она живет своей, должно
быть, очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила
на аукционе партию книжной
бумаги и хорошо продала ее.
«Не
буду вскрывать», — решил он и несколько отвратительных секунд не отводил глаз от синего четвероугольника
бумаги, зная, что Гогин тоже смотрит
на него, — ждет.
У него
было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине,
на верхней губе щетина — длиннее, чем
на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его жену, вынул из кармана толстого пальто сверток
бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
— Меня? Разве я за настроения моего поверенного ответственна? Я говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку
на пальцы левой руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и комнаты приберет и книги
будет в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и
бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
Было очень трудно представить, что ее нет в городе. В час предвечерний он сидел за столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе
бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
В этом решении
было что-то удобное, и оно
было необходимо. Разумеется, Марина не может нуждаться в шпионе, но —
есть государственное учреждение, которое нуждается в услугах шпионов. Миша излишне любопытен. Лист
бумаги,
на котором Самгин начертил фигуру Марины и, разорвав, бросил в корзину, оказался
на столе Миши, среди черновиков.
Самгину казалось, что все мужчины и дамы смотрят
на Марину, как бы ожидая, когда она
будет танцевать. Он находил, что она отвечает
на эти взгляды слишком пренебрежительно. Марина чистит грушу, срезая толстые слои, а рядом с нею рыжеволосая дама с бриллиантами
на шее,
на пальцах ловко срезает кожицу с груши слоями тонкими, почти как
бумага.
Покончив
на этом с Дроновым, он вызвал мечту вчерашнего дня. Это легко
было сделать — пред ним
на столе лежал листок почтовой
бумаги, и
на нем, мелким, но четким почерком
было написано...
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек
был предусмотрительно смягчен розетками из
бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро
на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая
на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя
на стуле, весело командовала...
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной
бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен
был к случаю с одним нотариусом, который
на глазах своей жены обнаружил в портфеле у себя панталоны какой-то дамы.