Неточные совпадения
И каждый вечер из флигеля в глубине двора величественно являлась Мария Романовна, высокая, костистая, в черных очках, с обиженным
лицом без губ и в кружевной черной шапочке на полуседых волосах, из-под шапочки строго торчали
большие, серые уши.
Солидный, толстенький Дмитрий всегда сидел спиной к
большому столу, а Клим, стройный, сухонький, остриженный в кружок, «под мужика», усаживался
лицом к взрослым и, внимательно слушая их говор, ждал, когда отец начнет показывать его.
На его красном
лице весело сверкали маленькие, зеленоватые глазки, его рыжеватая борода пышностью своей была похожа на хвост лисы, в бороде шевелилась
большая, красная улыбка; улыбнувшись, Варавка вкусно облизывал губы свои длинным, масляно блестевшим языком.
В комнате, ярко освещенной
большой висячей лампой, полулежала в широкой постели, среди множества подушек, точно в сугробе снега, черноволосая женщина с
большим носом и огромными глазами на темном
лице.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое
лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого
больше.
Мать нежно гладила горячей рукой его
лицо. Он не стал
больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Он все
больше обрастал волосами и, видимо, все более беднел, пиджак его был протерт на локтях почти до дыр, на брюках, сзади, был вшит темно-серый треугольник, нос заострился,
лицо стало голодным.
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в
лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на
большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но
лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил
большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Он даже несколько оробел, когда Лидия, без улыбки пожав его руку, взглянула в
лицо его быстрым, неласковым взглядом. За два месяца она сильно изменилась, смуглое
лицо ее потемнело еще
больше, высокий, немного резкий голос звучал сочней.
Сосед Клима, худощавый студент с
большим носом на изрытом оспой
лице, пробормотал, заикаясь...
Мне кажется, что у меня было два отца: до семи лет — один, — у него доброе, бритое
лицо с
большими усами и веселые, светлые глаза.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо
большое, квадратное
лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Большой колокол напомнил Климу Голову богатыря из «Руслана», а сутулый попик, в светлой пасхальной рясе, седовласый, с бронзовым
лицом, был похож на волшебника Финна.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно
большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые
лица их казались каменными; тела, от головы до ног, напоминали о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
Потом пошли один за другим, но все
больше, гуще, нищеподобные люди, в лохмотьях, с растрепанными волосами, с опухшими
лицами; шли они тихо, на вопросы встречных отвечали кратко и неохотно; многие хромали.
В кухне на полу, пред
большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на
лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Отзвонив, он вытирал потный череп, мокрое
лицо большим платком в синюю и белую клетку, снова смотрел в небо страшными, белыми глазами, кланялся публике и уходил, не отвечая на похвалы, на вопросы.
Остаток дня Клим прожил в состоянии отчуждения от действительности, память настойчиво подсказывала древние слова и стихи, пред глазами качалась кукольная фигура, плавала мягкая, ватная рука, играли морщины на добром и умном
лице, улыбались
большие, очень ясные глаза.
В нескольких шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди в орденах,
большой человек с
лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
В углу террасы одиноко скучала над пустой вазочкой для мороженого
большая женщина с двойным подбородком, с
лицом в форме дыни и темными усами под чужим, ястребиным носом.
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое
лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью —
большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Тот снова отрастил до плеч свои ангельские кудри, но голубые глаза его помутнели, да и весь он выцвел, поблек, круглое
лицо обросло негустым, желтым волосом и стало длиннее, суше. Говоря, он пристально смотрел в
лицо собеседника, ресницы его дрожали, и казалось, что чем
больше он смотрит, тем хуже видит. Он часто и осторожно гладил правой рукою кисть левой и переспрашивал...
Что Любаша не такова, какой она себя показывала, Самгин убедился в этом, присутствуя при встрече ее с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком,
большие серые уши без мочек. У него опухло
лицо, выкатились глаза, белки их пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
Лицо у нее широкое, с
большим ртом без губ, нос приплюснутый, на скуле под левым глазом бархатное родимое пятно.
Айно, облокотясь на стол, слушала приоткрыв рот, с явным недоумением на
лице. Она была в черном платье, с
большими, точно луковки, пуговицами на груди, подпоясана светло-зеленым кушаком, концы его лежали на полу.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с
большим, румяным
лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
— Цивильный костюм
больше к
лицу тебе, чем студенческая форма.
— Вы — оптимист, — возражал ему
большой, толстогубый Тарасов, выдувая в как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается? Ну, признаем, что у нас завелся еще двуглавый орел в
лице двух социалистических, скажем, партий. Но — это не на земле, а над землей.
Она смотрела в зал, как смотрят в пустоту, вдаль, и ее
лицо мечтающей девушки, ее
большие, мягкие глаза делали почти целомудренными неприличные одежды ее.
Патрон был мощный человек лет за пятьдесят, с
большою, тяжелой головой в шапке густых, вихрастых волос сивого цвета, с толстыми бровями; эти брови и яркие, точно у женщины, губы, поджатые брезгливо или скептически, очень украшали его бритое
лицо актера на роли героев.
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера, должно быть, мешал ему расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям, стал еще длиннее, шире в плечах и бедрах, усатое
лицо округлилось, даже глаза и рот стали как будто
больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек был студентом.
Лицо у нее было
большое, кирпичного цвета и жутко неподвижно, она вращала шеей и, как многие в толпе, осматривала площадь широко открытыми глазами, которые первый раз видят эти древние стены, тяжелые торговые ряды, пеструю церковь и бронзовые фигуры Минина, Пожарского.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист,
большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное
лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии, ушел из шестого класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
Через час Клим Самгин вошел в кабинет патрона.
Большой, солидный человек, сидя у стола в халате, протянул ему теплую, душистую руку, пошевелил бровями и, пытливо глядя в
лицо, спросил вполголоса...
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале,
большой, белый, с
лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Черты
лица были мелки и не очень подвижны, но казалось, что неподвижна кожа, хорошо дисциплинированная постоянным напряжением какой-то
большой, сердечной думы.
Лицо у него смуглое, четкой, мелкой лепки, а лоб слишком высок, тяжел и давит это почти красивое, но очень носатое
лицо.
Большие, янтарного цвета глаза лихорадочно горят, в глубоких глазницах густые тени. Нервными пальцами скатывая аптечный рецепт в трубочку, он говорит мягким голосом и немножко картавя...
На берегу тихой Поруссы сидел широкобородый запасной в солдатской фуражке, голубоглазый красавец; одной рукой он обнимал
большую, простоволосую бабу с румяным
лицом и безумно вытаращенными глазами, в другой держал пестрый ее платок, бутылку водки и — такой мощный, рослый — говорил женским голосом, пронзительно...
Пропев панихиду, пошли дальше, быстрее. Идти было неудобно. Ветки можжевельника цеплялись за подол платья матери, она дергала ногами, отбрасывая их, и дважды больно ушибла ногу Клима. На кладбище соборный протоиерей Нифонт Славороссов,
большой, с седыми космами до плеч и львиным
лицом, картинно указывая одной рукой на холодный цинковый гроб, а другую взвесив над ним, говорил потрясающим голосом...
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий человек с
большим, голым черепом и круглым
лицом без бороды, без усов.
Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был
большой и без губ, как будто прорезан ножом. Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
На площади, у решетки сквера, выстроились,
лицом к Александровской колонне, молодцеватые всадники на тяжелых, темных лошадях, вокруг колонны тоже немного пехотинцев, но ружья их были составлены в козла, стояли там какие-то зеленые повозки, бегала
большая, пестрая собака.
А Гапон проскочил в
большую комнату и забегал, заметался по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное
лицо судорожно передергивалось, но глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно. На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти рук. Бегая по комнате, он хрипло выкрикивал...
Теперь, когда попу, точно на смех, грубо остригли космы на голове и бороду, — обнаружилось раздерганное, темненькое, почти синее
лицо, черные зрачки, застывшие в синеватых, масляных белках, и
большой нос, прямой, с узкими ноздрями, и сдвинутый влево, отчего одна половина
лица казалась
больше другой.
Вечером собралось человек двадцать; пришел
большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом
лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Но еще
больше ободрило Самгина хрящеватое, темное
лицо полковника:
лицо стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи, полковник бесчувственно терпел их, кусал губы, шевелил усами. Горбился он
больше, чем в Москве, плечи его стали острее, и весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
Его круглое, тугое
лицо украшали светленькие, тщательно подстриженные усы, глубоко посаженные синенькие и веселые глазки, толстый нос и
большие, лиловые губы.
Горбоносый казацкий офицер, поставив коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал
большого, толстого полицейского пристава; пристав поднимал к нему руки в белых перчатках, потом, обернувшись к толпе
лицом, закричал и гневно и умоляюще...
Снова стало тихо; певец запел следующий куплет; казалось, что голос его стал еще более сильным и уничтожающим, Самгина пошатывало, у него дрожали ноги, судорожно сжималось горло; он ясно видел вокруг себя напряженные, ожидающие
лица, и ни одно из них не казалось ему пьяным, а из угла, от
большого человека плыли над их головами гремящие слова...
Лицо ее нарумянено, сквозь румяна проступают веснушки. Овальные, слишком
большие глаза — неуловимого цвета и весело искрятся, нос задорно вздернут; она — тоненькая, а бюст — высокий и точно чужой. Одета она скромно, в гладкое платье голубоватой окраски. Клим нашел в ней что-то хитрое, лисье. Она тоже говорит о революции.