Неточные совпадения
—
Бога вовсе и
нет, — заявил Клим. — Это только старики и старухи думают, что он есть.
— Значит, это те праведники, ради которых
бог соглашался пощадить Содом, Гоморру или что-то другое, беспутное? Роль — не для меня…
Нет.
—
Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка?
Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.
—
Бога —
нет, отец дьякон, — сказал он тоже очень уверенно. —
Нет, потому что — глупо все!
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У людей
нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в
бога. В сорок-то шесть лет.
«Ребячливо думаю я, — предостерег он сам себя. — Книжно», — поправился он и затем подумал, что, прожив уже двадцать пять лет, он никогда не испытывал нужды решить вопрос: есть
бог или —
нет? И бабушка и поп в гимназии, изображая
бога законодателем морали, низвели его на степень скучного подобия самих себя. А
бог должен быть или непонятен и страшен, или так прекрасен, чтоб можно было внеразумно восхищаться им.
— Тело. Плоть. Воодушевлена, но — не одухотворена — вот! Учение богомилов — знаете?
Бог дал форму — сатана душу. Страшно верно! Вот почему в народе —
нет духа. Дух создается избранными.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «
Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких
нет, да и не дай
бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и
бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего
нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
«Все, говорит, я исследовал и, кроме
бога, утверждаемого именно православной церковью, ничего неоспоримого —
нет!» — «А — как же третий инстинкт, инстинкт познания?» Оказывается, он-то и ведет к
богу, это есть инстинкт богоискательства.
— Почему без попа? Жида хороните, а? Опять жида?
Бога обижаете?
Нет, постойте! Вася — как надо?
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера,
нет,
нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Как много и безжалостно говорят все образованные, — говорила Дуняша. —
Бога —
нет, царя — не надо, люди — враги друг другу, все — не так! Но — что же есть, и что — так?
—
Нет, ей-богу, ты подумай, — лежит мужчина в постели с женой и упрекает ее, зачем она французской революцией не интересуется! Там была какая-то мадам, которая интересовалась, так ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня хочет запугать этой… головорубкой, как ее?
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «
Нет, говорю, дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни
богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу,
нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
—
Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть
бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть
бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как же это, время —
бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что
бог — против нас, — зачем же?
— Ей-богу, таких путаников, как у нас, нигде в мире
нет. Что это значит? Богородица, а? Ах, дьяволы… Однако — идем дальше.
—
Нет, бывало и весело. Художник был славный человечек, теперь он уже — в знаменитых. А писатель — дрянцо, самолюбивый, завистливый. Он тоже — известность. Пишет сладенькие рассказики про скучных людей, про людей, которые веруют в
бога. Притворяется, что и сам тоже верует.
— Главное, голубчик мой, в том, что
бога —
нет! — бормотал поручик, закурив папиросу, тщательно, как бы удовлетворяя давнюю привычку, почесывая то грудь, то такие же мохнатые ноги.
— Профессор, вероятно, вы не верите в бытие
бога и для вас
бога —
нет! — мягко произнес старичок и, остановив жестом возражение Пыльникова, спросил: — Вы попробуйте не верить в Распутина?..
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и
нет бога?
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но
нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину
нет того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается;
нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить:
нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим
богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Аммос Федорович (в сторону).Слава
богу, хоть, по крайней мере, обо мне
нет!