Яков не мог представить, что будет, если рассказать о Носкове Мирону; но, разумеется, брат начнёт подробно допрашивать его, как судья, в чём-то обвинит и, наверное,
так или иначе, высмеет. Если Носков шпион — это, вероятно, известно Мирону. И, наконец, всё-таки не совсем ясно — кто ошибся: Носков или он, Яков? Носков сказал...
Неточные совпадения
— А ты — кто
такое: силён
или хвастлив?
Или: вот напали разбойники, а он совершает
такие необыкновенные подвиги, что отец и брат сами отдавали ему Наталью в награду за то, что сделано им.
Губы её, распухшие от укусов, почти не шевелились, и слова шли как будто не из горла, а из опустившегося к ногам живота, безобразно вздутого, готового лопнуть. Посиневшее лицо тоже вздулось; она дышала, как уставшая собака, и
так же высовывала опухший, изжёванный язык, хватала волосы на голове, тянула их, рвала и всё рычала, выла, убеждая, одолевая кого-то, кто не хотел
или не мог уступить ей...
Он тоже недели и месяцы жил оглушённый шумом дела, кружился, кружился и вдруг попадал в густой туман неясных дум, слепо запутывался в скуке и не мог понять, что больше ослепляет его: заботы о деле
или же скука от этих, в сущности, однообразных забот? Часто в
такие дни он натыкался на человека и начинал ненавидеть его за косой взгляд, за неудачное слово;
так, в этот серенький день, он почти ненавидел Тихона Вялова.
Его синяя пестрядинная [грубая пеньковая ткань, пёстрая
или полосатая, «матрасная» — Ред.] рубаха и
такие же порты, многократно стираные, стали голубыми, пьяненькое, розовое личико с острым носом восторженно сияло, блестели, подмигивая, бойкие, нестарческие глазки.
Он дёргал себя за ухо, соображая: хорошо это
или плохо, что сын не верит глупой болтовне
такого же мальчишки, как сам он, не верит и, видимо, утешает его этим неверием?
Теперь стало
так, что, когда дома, на фабрике
или в городе Артамонов раздражался чем-нибудь, — в центр всех его раздражений самовольно вторгался оборванный, грязненький мальчик и как будто приглашал вешать на его жидкие кости все злые мысли, все недобрые чувства.
Зорко наблюдая за Тихоном, он видел, что дворник живёт всё
так же, как-то нехотя, из милости и против воли своей;
так же малоречив; с рабочими груб, как полицейский, они его не любят; с бабами он особенно, брезгливо груб, только с Натальей говорит как-то особенно, точно она не хозяйка, а родственница его, тётка
или старшая сестра.
Артамонову старшему
так хотелось испытать что-либо не похожее на обыкновенное, неизбежное, как снег, дождь, грязь, зной, пыль, что, наконец, он нашёл
или выдумал нечто.
Он слишком хорошо знал, что
такое жена, и у него не было причин думать, что любовница может быть чем-то
или как-то лучше женщины, чьи пресные, обязательные ласки почти уже не возбуждали его.
— Постой, — сказал он, ткнув палкой в песок, около ноги сына. — Погоди, это не
так. Это — чепуха. Нужна команда. Без команды народ жить не может. Без корысти никто не станет работать. Всегда говорится: «Какая мне корысть?» Все вертятся на это веретено. Гляди, сколько поговорок: «Был бы сват насквозь свят, кабы душа не просила барыша».
Или: «И святой барыша ради молится». «Машина — вещь мёртвая, а и она смазки просит».
— Да. Отец Феодор внушает: «Читай книги!» Я — читаю, а книга для меня, как дальний лес, шумит невнятно. Сегодняшнему дню книга не отвечает. Теперь возникли
такие мысли — их книгой не покроешь. Сектант пошёл отовсюду. Люди рассуждают, как сны рассказывают,
или — с похмелья. Вот — Мурзин этот…
В разорванных, кошмарных картинах этих Артамонов искал и находил себя среди обезумевших от разгула людей, как человека почти незнакомого ему. Человек этот пил насмерть и алчно ждал, что вот в следующую минуту начнётся что-то совершенно необыкновенное и самое главное, самое радостное, —
или упадёшь куда-то в безграничную тоску,
или поднимешься в
такую же безграничную радость, навсегда.
— Никто не понимает, что
такое романтик, вам этого тоже не понять, дядя. Это — нечто для красоты, как парик на лысую голову,
или — для осторожности, как фальшивая борода жулику.
— Что уж это ты, как петух! Подождал бы, когда женишься,
или уж заведи одну и — живи! Пожалуются на тебя отцу,
так он тебя, как Илью, прогонит…
Яков даже завидует характеру этого человека, но чувствует к нему странное недоверие: кажется, что этот человек ненадолго, до завтра, а завтра он объявит себя актёром, парикмахером
или исчезнет
так же внезапно, как явился.
— Дружище, это — не
так! — говорил он бородатому, солидному десятнику плотников, выхватывал из кармана книжечку в красной коже, карандаш
или чертил что-то на доске и спрашивал...
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что
такое мне суждено: жизнь
или смерть.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни
или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные
такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению
или к неискусству врача.
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство
или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй.
Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто
или стоишь на какой-нибудь колокольне,
или тебя хотят повесить.
Городничий. Да, таков уже неизъяснимый закон судеб: умный человек —
или пьяница,
или рожу
такую состроит, что хоть святых выноси.