В памяти Бурмистрова мигали жадные глаза горожан, все они смотрели па него снизу вверх, и было в них что-то подобное огонькам восковых свеч в церкви пред образом. Играло в
груди человека долгожданное чувство, — опьяняя, усиливало тоскливую жажду суеты, шума, движения людей…
Неточные совпадения
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как толстые красные руки этого
человека тянутся к телу его подруги — тогда в
груди юноши разливался острый холод, ноги дрожали, он дико выкатывал глаза и мычал от горя.
Женщина, вспоминая множество обид, нанесенных ей этим
человеком и другими, всё говорила, чувствуя в
груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое тело с каждой минутой словно всё более расплывалось, теряя очертания человеческой фигуры. Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
Бурмистров вздрагивал от холода. Часто повторяемый вопрос — что делать? — был близок ему и держал его в углу, как собаку на цепи. Эти зажиточные
люди были не любимы им, он знал, что и они не любят его, но сегодня в его
груди чувства плыли подобно облакам, сливаясь в неясную свинцовую массу. Порою в ней вспыхивал какой-то синий болотный огонек и тотчас угасал.
Он никогда еще не чувствовал себя героем так полно и сильно. Оглядывал горящими глазами лица
людей, уже влюбленных в него, поклонявшихся ему, и где-то в
груди у него радостно сверкала жгучая мысль...
Он вскочил на паперть, широко размахнул руками, отбрасывая
людей в стороны, обернулся к площади и закричал во всю
грудь...
Мне один из здешних жителей советовал остерегаться, не подходить близко к развалинам, говоря, что там гнездятся ящерицы, около фута величиной, которые кидаются на
грудь человеку и вцепляются когтями так сильно, что скорее готовы оставить на месте лапы, чем отстать.
И вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в
грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь серых людей, ясно было видно лицо солдат — широкое во всю улицу, уродливо сплюснутое в грязно-желтую узкую полосу, — в нее были неровно вкраплены разноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия штыков. Направляясь в
груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного за другим от толпы, разрушая ее.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький, голова у него вросла в плечи, руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и
груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Стала скотинушка в лес убираться, // Стала рожь-матушка в колос метаться, // Бог нам послал урожай! // Нынче солома по
грудь человеку, // Бог нам послал урожай! // Да не продлил тебе веку, — // Хочешь не хочешь, одна поспевай!..
Неточные совпадения
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на
груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых
людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Видно было, как внутри метался и бегал
человек, как он рвал на себе рубашку, царапал ногтями
грудь, как он вдруг останавливался и весь вытягивался, словно вдыхал.
Может быть, это решенный вопрос о всеобщем истреблении, а может быть, только о том, чтобы все
люди имели
грудь, выпяченную вперед на манер колеса.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным
человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею
грудью.
На платформе раздалось Боже Царя храни, потом крики: ура! и живио! Один из добровольцев, высокий, очень молодой
человек с ввалившеюся
грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два офицера и пожилой
человек с большой бородой в засаленной фуражке.