«Стрельцы», «Юрий Милославский», «Таинственный монах», «Япанча, татарский наездник» и подобные
книги нравились мне больше — от них что-то оставалось; но еще более меня увлекали жития святых — здесь было что-то серьезное, чему верилось и что порою глубоко волновало. Все великомученики почему-то напоминали мне Хорошее Дело, великомученицы — бабушку, а преподобные — деда, в его хорошие часы.
Неточные совпадения
В церкви я не молился, — было неловко пред богом бабушки повторять сердитые дедовы молитвы и плачевные псалмы; я был уверен, что бабушкину богу это не может
нравиться, так же как не
нравилось мне, да к тому же они напечатаны в
книгах, — значит, бог знает их на память, как и все грамотные люди.
Мне захотелось сделать ему приятное — подарить
книгу. В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», но в тот час повар был пьян, сердит, я не решился отдать ему подарок и сначала сам прочитал «Предание». Оно мне очень
понравилось, — все так просто, понятно, интересно и кратко. Я был уверен, что эта
книга доставит удовольствие моему учителю.
Ей
нравились романы Марриета, Вернера, — мне они казались скучными. Не радовал и Шпильгаген, но очень
понравились рассказы Ауэрбаха. Сю и Гюго тоже не очень увлекали меня, я предпочитал им Вальтер Скотта. Мне хотелось
книг, которые волновали бы и радовали, как чудесный Бальзак. Фарфоровая женщина тоже все меньше
нравилась мне.
Мне страшно
нравилось слушать девочку, — она рассказывала о мире, незнакомом мне. Про мать свою она говорила всегда охотно и много, — предо мною тихонько открывалась новая жизнь, снова я вспоминал королеву Марго, это еще более углубляло доверие к
книгам, а также интерес к жизни.
Иногда я беседую об этом с Петром Васильевичем. Хотя вообще он относится ко мне насмешливо, с издевкой, но ему
нравится мое пристрастие к
книгам, и порою он разрешает себе говорить со мною поучительно, серьезно.
«Мертвые души» я прочитал неохотно; «Записки из мертвого дома» — тоже; «Мертвые души», «Мертвый дом», «Смерть», «Три смерти», «Живые мощи» — это однообразие названий
книг невольно останавливало внимание, возбуждая смутную неприязнь к таким
книгам. «Знамение времени», «Шаг за шагом», «Что делать?», «Хроника села Смурина» — тоже не
понравились мне, как и все
книги этого порядка.
Но мне очень
нравились Диккенс и Вальтер Скотт; этих авторов я читал с величайшим наслаждением, по два-три раза одну и ту же
книгу.
Книги В. Скотта напоминали праздничную обедню в богатой церкви, — немножко длинно и скучно, а всегда торжественно; Диккенс остался для меня писателем, пред которым я почтительно преклоняюсь, — этот человек изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям.
Хозяин выдавал мне на хлеб пятачок в день; этого не хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики звали меня в трактир чай пить. Я охотно соглашался, мне
нравилось сидеть среди них, слушая медленные речи, странные рассказы; им доставляла удовольствие моя начитанность в церковных
книгах.
Изо всех книжных мужиков мне наибольше
понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось прочитать этот рассказ моим друзьям, и я принес
книгу на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться в город по дождю, чаще — потому, что за день я уставал и не хватало сил идти домой.
Неточные совпадения
― Да вот написал почти
книгу об естественных условиях рабочего в отношении к земле, ― сказал Катавасов. ― Я не специалист, но мне
понравилось, как естественнику, то, что он не берет человечества как чего-то вне зоологических законов, а, напротив, видит зависимость его от среды и в этой зависимости отыскивает законы развития.
Ей рано
нравились романы; // Они ей заменяли всё; // Она влюблялася в обманы // И Ричардсона и Руссо. // Отец ее был добрый малый, // В прошедшем веке запоздалый; // Но в
книгах не видал вреда; // Он, не читая никогда, // Их почитал пустой игрушкой // И не заботился о том, // Какой у дочки тайный том // Дремал до утра под подушкой. // Жена ж его была сама // От Ричардсона без ума.
Иногда он и сам не понимал: почему это интересная
книга, прочитанная им, теряет в его передаче все, что ему
понравилось?
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему в тюремной церкви,
понравился, он и говорит: «Если — оправдают, иди в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские
книги любил читать — Шехерезады сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я у него семнадцать месяцев келейником был.
— Вы знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я в политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о Дон-Кихоте — знаю по смешным картинкам в толстой
книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже
понравилось, как вы говорили.