Неточные совпадения
В те годы я был наполнен
стихами бабушки, как улей медом; кажется, я и думал
в формах ее
стихов.
— Ну? Вот чертовщина! Там
в конце
стихами написано, катай оттуда…
Нередко
в «Московском листке» встречаются
стихи Леонида Граве, мне они очень нравятся, я списываю некоторые из них
в тетрадку, но хозяева говорят о поэте...
Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой
стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их
в одну, а некоторые строки изумляли меня своей чеканной правдой.
Беранже возбудил у меня неукротимое веселье, желание озорничать, говорить всем людям дерзкие, острые слова, и я,
в краткий срок, очень преуспел
в этом. Его
стихи я тоже заучил на память и с великим увлечением читал денщикам, забегая
в кухни к ним на несколько минут.
Что-то хрустнуло
в сердце у меня. Конечно, я ни минуты не думал, что моя Королева любит, как все женщины, да и офицер не позволял думать так. Я видел перед собою его улыбку, — улыбался он радостно, как улыбается ребенок, неожиданно удивленный, его печальное лицо чудесно обновилось. Он должен был любить ее — разве можно ее не любить? И она тоже могла щедро одарить его любовью своей — он так чудесно играл, так задушевно умел читать
стихи…
Я уже прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую поэму «
В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки и Соллогуба,
стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня. От этих книг
в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и — не пропаду!
Рассказ Якова бесстыден, но не противен,
в нем нет хвастовства,
в нем нет жестокости, а звучит что-то простодушное и немножко печали. Луна
в небе тоже бесстыдно гола и так же волнует, заставляя грустить о чем-то. Вспоминается только хорошее, самое лучшее — Королева Марго и незабвенные своею правдой
стихи...
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради,
в которой записаны
стихи. Он не верит
в бога, но очень трудно понять — кто
в мастерской, кроме Ларионыча, любит бога и верит
в него: все говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же, как любят говорить о хозяйке. Однако, садясь обедать и ужинать, — все крестятся, ложась спать — молятся, ходят
в церковь по праздникам.
Мне было странно видеть
в его тетрадке, рядом с хорошими
стихами, которые трогали душу, множество грязных стихотворений, возбуждавших только стыд. Когда я говорил ему о Пушкине, он указывал на «Гаврилиаду», списанную
в его тетрадке…
— Тише, братцы, — сказал Ларионыч и, тоже бросив работу, подошел к столу Ситанова, за которым я читал. Поэма волновала меня мучительно и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки
стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение
в мастерской, вся она тяжело ворочалась, и точно магнит тянул людей ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь.
Ситанов спокойно молчал, усердно работая или списывая
в тетрадку
стихи Лермонтова; на это списывание он тратил все свое свободное время, а когда я предложил ему: «Ведь у вас деньги-то есть, вы бы купили книгу!» — он ответил...
Однажды я сказал старику, что иногда записываю его речи
в тетрадь, где у меня уже записаны разные
стихи, изречения из книг; это очень испугало начетчика, он быстро покачнулся ко мне и стал тревожно спрашивать меня...
Они много говорили о барышнях, влюблялись то
в одну, то
в другую, пытались сочинять
стихи; нередко
в этом деле требовалась моя помощь, я охотно упражнялся
в стихосложении, легко находил рифмы, но почему-то
стихи у меня всегда выходили юмористическими, а барышню Птицыну, которой чаще других назначались стихотворения, я обязательно сравнивал с овощами — с луковицей.
С некоторого времени хозяин стал
тих, задумчив и все опасливо оглядывался, а звонки пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков, кричал на всех и убегал из дома, а поздней ночью возвращался пьяным… Чувствовалось, что
в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце, и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.