Неточные совпадения
Мы
оба тотчас поняли, что она умерла, но, стиснутые испугом, долго смотрели на нее, не
в силах слова сказать. Наконец Саша стремглав бросился вон из кухни, а я, не зная, что делать, прижался у окна, на свету. Пришел хозяин, озабоченно присел на корточки, пощупал лицо кухарки пальцем, сказал...
Они
оба такие же, как были: старший, горбоносый, с длинными волосами, приятен и, кажется, добрый; младший, Виктор, остался с тем же лошадиным лицом и
в таких же веснушках. Их мать — сестра моей бабушки — очень сердита и криклива. Старший — женат, жена у него пышная, белая, как пшеничный хлеб, у нее большие глаза, очень темные.
Я разменял пятиалтынный, положил три копейки под пару бабок
в длинный кон; кто собьет эту пару — получает деньги, промахнется — я получу с него три копейки. Мне посчастливилось: двое целились
в мои деньги, и
оба не попали, — я выиграл шесть копеек со взрослых, с мужиков. Это очень подняло дух мой…
Я промыл глаза водою и, глядя из сеней
в дверь, видел, как солдаты мирились, обнимаясь и плача, потом
оба стали обнимать Наталью, а она колотила их по рукам, вскрикивая...
Через минуту
оба они, раздутые гневом, глядя
в упор друг на друга, говорят...
Эта жалость к людям и меня все более беспокоит. Нам
обоим, как я сказал уже, все мастера казались хорошими людьми, а жизнь — была плоха, недостойна их, невыносимо скучна.
В дни зимних вьюг, когда все на земле — дома, деревья — тряслось, выло, плакало и великопостно звонили унылые колокола, скука вливалась
в мастерскую волною, тяжкой, как свинец, давила на людей, умерщвляя
в них все живое, вытаскивая
в кабак, к женщинам, которые служили таким же средством забыться, как водка.
Ей особенно нравилась легенда о китайском черте Цинги Ю-тонге; Пашка изображал несчастного черта, которому вздумалось сделать доброе дело, а я — все остальное: людей
обоего пола, предметы, доброго духа и даже камень, на котором отдыхал китайский черт
в великом унынии после каждой из своих безуспешных попыток сотворить добро.
Я понял, что речь идет обо мне, — когда я вошел
в лавку, они
оба смутились, но и кроме этого признака у меня были основания подозревать их
в дурацком заговоре против меня.
— То-то! Вы
оба грамотны, так вы — читайте, а веры ничему не давайте. Они все могут напечатать, это дело —
в ихних руках!
А
в крепости у бар было, дескать, лучше: барин за мужика прятался, мужик — за барина, и кружились
оба сытно, спокойные…
— Говорится: господа мужику чужие люди. И это — неверно. Мы — тех же господ, только — самый испод; конешно, барин учится по книжкам, а я — по шишкам, да у барина более задница — тут и вся разница. Не-ет, парни, пора миру жить по-новому, сочинения-то надобно бросить, оставить? Пускай каждый спросит себя: я — кто? Человек. А он кто? Опять человек. Что же теперь: али бог с него на семишник лишнего требует? Не-ет,
в податях мы
оба пред богом равны…
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели
в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Условий света свергнув бремя, // Как он, отстав от суеты, // С ним подружился я в то время. // Мне нравились его черты, // Мечтам невольная преданность, // Неподражательная странность // И резкий, охлажденный ум. // Я был озлоблен, он угрюм; // Страстей игру мы знали оба; // Томила жизнь обоих нас; //
В обоих сердца жар угас; // Обоих ожидала злоба // Слепой Фортуны и людей // На самом утре наших дней.