Неточные совпадения
В штиль судно дремлет, при противном ветре лавирует, то
есть виляет, обманывает ветер и выигрывает только
треть прямого пути.
До вечера: как не до вечера! Только на
третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал
был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Мы опять остановились у виноградника; это
было уже в
третий и, как я объявил, в последний раз.
Может
быть, это один попался удачный, думал я, и взял другой: и другой такой же, и —
третий: все как один.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос!
Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это
была только вторая по счету: в 1851 году открылась
третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
После этого краткого очерка двух войн нужно ли говорить о
третьей, которая кончилась в эпоху прибытия на мыс фрегата «Паллада», то
есть в начале 1853 года?
Немногие из них могли похвастать зеленою верхушкой или скатом, а у большей части
были одинаково выветрившиеся, серые бока, которые разнообразились у одной — рытвиной, у другой — горбом, у
третьей — отвесным обрывом.
Может
быть, оно так бы и случилось у другого кучера, но Вандик заберет в руки и расположит все вожжи между полуаршинными своими пальцами и начнет играть ими, как струнами, трогая то первую, то
третью или четвертую.
Тут
была третья и последняя тюрьма, меньше первых двух; она состояла из одного только флигеля, окруженного решеткой; за ней толпились черные.
У европейцев
есть и то и другое, но как охотно они бросили бы эти то и другое, и, пожалуй, еще и
третье… панталоны!
Я и прежде слыхал об этом способе уравновешения температур, но, признаюсь, всегда подозревал в этом лукавство: случалось мне видеть у нас, в России, что некоторые, стыдясь
выпить откровенно рюмку водки, особенно вторую или
третью, прикрываются локтем или рукавом: это, кажется, то же самое.
Вот отец Аввакум, бледный и измученный бессонницей, вышел и сел в уголок на кучу снастей; вот и другой и
третий, все невыспавшиеся, с измятыми лицами. Надо
было держаться обеими руками: это мне надоело, и я ушел в свой любимый приют, в капитанскую каюту.
Третья партия японцев
была лучше одета: кофты у них из тонкой, полупрозрачной черной материи, у некоторых вытканы белые знаки на спинах и рукавах — это гербы. Каждый, даже земледелец, имеет герб и право носить его на своей кофте. Но некоторые получают от своих начальников и вообще от высших лиц право носить их гербы, а высшие сановники — от сиогуна, как у нас ордена.
Не думайте, чтоб в понятиях, словах, манерах японца (за исключением разве сморканья в бумажки да прятанья конфект; но вспомните, как сморкаются две
трети русского народа и как недавно барыни наши бросили ридикюли, которые наполнялись конфектами на чужих обедах и вечерах)
было что-нибудь дикое, странное, поражающее европейца.
Я сначала, как заглянул с палубы в люк, не мог постигнуть, как сходят в каюту: в трапе недоставало двух верхних ступеней, и потому надо
было прежде сесть на порог, или «карлинсы», и спускать ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы попасть ногой прямо на
третью ступеньку.
В шесть часов мы
были уже дома и сели за
третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум,
было отсутствие супа и присутствие сосисок с перцем, или, лучше, перца с сосисками, — так
было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем.
Есть мы, однако ж, не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три часа после обеда.
Мы
выпили и в
третий раз, и наши хозяева тоже.
Хозяева
были любезны. Пора назвать их: старика зовут Тсутсуй Хизе-но-ками-сама, второй Кавадзи Сойемон-но-ками… нет, не ками, а дзио-сами, это все равно: «дзио» и «ками» означают равный титул;
третий Алао Тосан-но-ками-сама; четвертого… забыл, после скажу. Впрочем, оба последние приданы только для числа и большей важности, а в сущности они сидели с поникшими головами и молча слушали старших двух, а может
быть, и не слушали, а просто заседали.
Чрез час каюты наши завалены
были ящиками: в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в
третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «
Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Он раза два принимался
было говорить со мною и наконец не вытерпел и в
третий раз заговорил, нужды нет, что я не знаю по-голландски.
Третьего дня он стал
было сниматься с якоря и сел на мель.
Одни из них возятся около волов, другие работают по полям и огородам,
третьи сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее,
едят, курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все с петухом под мышкой.
В последний забралось несколько чересчур разговорчивых и «любезных» людей: одни
пели, другие хохотали,
третьи курили; но
были и такие, которые не
пели, не хохотали и не курили.
«Что ж у вас
есть в магазине? — спросил я наконец, — ведь эти ящики не пустые же: там сигары?» — «Чируты!» — сказал мне приказчик, то
есть обрезанные с обеих сторон (которые, кажется, только и привозятся из Манилы к нам, в Петербург): этих сколько угодно!
Есть из них
третий и четвертый сорты, то
есть одни большие, другие меньше.
Только мы расстались с судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти
было бы опасно: на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать.
Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян, на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
У одной только и
есть, что голова, а рот такой, что комар не пролезет; у другой одно брюхо,
третья вся состоит из спины, четвертая в каких-то шипах, у иной глаза посреди тела, в равном расстоянии от хвоста и рта; другую примешь с первого взгляда за кожаный портмоне и т. д.
Третьего дня прошли Батан, вчера утром
были в группе северных островов Баши, Байет и других; сегодня другой день штиль; идем узел-два.
У двоих из нас
были ружья стрелять птиц,
третий взял пару пистолетов.
Но это все темные времена корейской истории; она проясняется немного с
третьего века по Рождеству Христову. Первобытные жители в ней
были одних племен с манчжурами, которых сибиряки называют тунгусами. К ним присоединились китайские выходцы. После Рождества Христова один из тунгус, Гао, основал царство Гао-ли.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином,
был всего
третий со времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час,
была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и
выпили несколько бокалов шампанского.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В другом здании кто-то помещается:
есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей.
Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
Только по отъезде
третьей партии, то
есть на четвертый день, стали мы поговаривать, как нам ехать, что взять с собой и проч.
Так в прошлом или
третьем году куплено
было до 12 тысяч пудов.
А он в первый раз и едет, значит, надеется ехать и во второй, может
быть, и в
третий.
Мне остается сказать несколько слов о некоторых из якутских купцов, которые также достигают до здешних геркулесовых столпов, то
есть до Ледовитого моря, или в противную сторону, до неведомых пустынь. Один из них ездит, например, за пятьсот верст еще далее Нижнеколымска, до которого считается три тысячи верст от Якутска, к чукчам, другой к югу, на реку Уду,
третий к западу, в Вилюйский округ.
В самую заутреню Рождества Христова я въехал в город. Опухоль в лице
была нестерпимая. Вот уж
третий день я здесь, а Иркутска не видал. Теперь уже — до свидания.
Неточные совпадения
«Грехи, грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А
третий — мужики. // То
был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я
был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
Потом, статья… раскольники… // Не грешен, не живился я // С раскольников ничем. // По счастью, нужды не
было: // В моем приходе числится // Живущих в православии // Две
трети прихожан. // А
есть такие волости, // Где сплошь почти раскольники, // Так тут как
быть попу?
«Ужасно
было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от
третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы
были! Довольно сказать, что к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не
было!»
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась
третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как
были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.