Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из
своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой
дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один
день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Но
дни шли
своим чередом и жизнь на корабле тоже.
Я был один в этом океане и нетерпеливо ждал другого
дня, когда Лондон выйдет из ненормального положения и заживет
своею обычною жизнью.
Перед ними курится постоянный фимиам на домашнем алтаре, у которого англичанин, избегав утром город, переделав все
дела, складывает, с макинтошем и зонтиком, и
свою практичность.
Каждый
день прощаюсь я с здешними берегами, поверяю
свои впечатления, как скупой поверяет втихомолку каждый спрятанный грош. Дешевы мои наблюдения, немного выношу я отсюда, может быть отчасти и потому, что ехал не сюда, что тороплюсь все дальше. Я даже боюсь слишком вглядываться, чтоб не осталось сору в памяти. Я охотно расстаюсь с этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, что образ современного англичанина долго будет мешать другим образам…
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил
день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте
свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Кое-как добрался я до
своей каюты, в которой не был со вчерашнего
дня, отворил дверь и не вошел — все эти термины теряют значение в качку — был втиснут толчком в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками в обе противоположные стены.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у каждого ту же разноголосицу показаний, и все они верны, каждое
своему моменту, именно моменту, потому что здесь все изменяется не по
дням, а по часам.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели
дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях
своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Негры племени финго, помогавшие англичанам, принуждены были есть
свои щиты из буйволовой кожи, а готтентоты по нескольку
дней довольствовались тем, что крепко перетягивали себе живот и этим заглушали голод.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных моментов
своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в
делах.
Вандик объяснил нам, что малайцы эти возвращаются из местечка Крамати, милях в двадцати пяти от Капштата, куда собираются в один из этих
дней на поклонение похороненному там какому-то
своему пророку.
Голландский доктор настаивал, чтоб мы непременно посетили его на другой
день, и объявил, что сам поедет проводить нас миль за десять и завезет в гости к приятелю
своему, фермеру.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за
свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде другое, больше ему к лицу. И в самом
деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Европейцы сидят большую часть
дня по
своим углам, а по вечерам предпочитают собираться в семейных кружках — и клуб падает.
Этот прямой и непосредственный родственник неба, брат, сын или племянник луны мог бы, кажется, решить, но он сидит с
своими двенадцатью супругами и несколькими стами их помощниц, сочиняет стихи, играет на лютне и кушает каждый
день на новой посуде.
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами пойдем в Едо морем на
своих судах:
дело значительно ускорится?
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без
дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в
своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Как ни холодно, ни тесно было нам, но и это путешествие, с маленькими лишениями и неудобствами, имело
свою занимательность, может быть, потому, что вносило хоть немного разнообразия в наши монотонные
дни.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют
свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом
деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить
свое место.
Здесь, кажется, каждая щепка, камешек, сор — все имеет
свое назначение и идет в
дело.
На последнее полномочные сказали, что дадут знать о салюте за
день до
своего приезда. Но адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать
своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
Назначать время свидания предоставлено было адмиралу. Один раз он назначил чрез два
дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то есть на другой
день.
Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к
своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он не раз.
Последние два
дня дул крепкий, штормовой ветер; наконец он утих и позволил нам зайти за рифы, на рейд. Это было сделано с рассветом; я спал и ничего не видал. Я вышел на палубу, и берег представился мне вдруг, как уже оконченная, полная картина, прихотливо изрезанный красивыми линиями, со всеми
своими очаровательными подробностями, в красках, в блеске.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два
дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под
свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
От француза вы не требуете же, чтоб он так же занимался
своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или сидел целый
день с удочкой над рекой… словом, чтоб был предан страстно спорту.
На другой
день я пожаловался на нее мсье Демьену и просил велеть отыскать и извлечь ее вон. «Pourquoi? — спросил он
своим отрывистым голосом, — il ne mord pas».
Наконец объявлено, что не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться на фрегат. Я последние два
дня еще раз объехал окрестности, был на кальсадо, на Эскольте, на Розарио, в лавках. Вчера отправил
свои чемоданы домой, а сегодня, после обеда, на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот
день обещали быть на фрегате несколько испанских семейств, в которых были приняты наши молодые люди.
Лжет: верно знает и час, и
день, и минуту
своего отъезда; но нельзя сказать правды, а почему — вот этого он, может быть, в самом
деле не знает.
По временам мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата пищат, кто — тюлени. Похоже на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что
днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя
свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
Но я подарил их Тимофею, который сильно занят приспособлением к седлу мешка с чайниками, кастрюлями, вообще необходимыми принадлежностями
своего ремесла, и, кроме того, зонтика, на который более всего обращена его внимательность. Кучер Иван Григорьев во все пытливо вглядывался. «Оно ничего: можно и верхом ехать, надо только, чтоб все заведение было в порядке», — говорит он с важностью авторитета. Ванюшка прилаживает себе какую-то щегольскую уздечку и всякий
день все уже и уже стягивается кожаным ремнем.
Люди наши прожили эти пятнадцать или восемнадцать
дней, против
своего ожидания, трезво.
И они позвали его к себе. «Мы у тебя были, теперь ты приди к нам», — сказали они и угощали его обедом, но в
своем вкусе, и потому он не ел. В грязном горшке чукчанка сварила оленины, вынимала ее и
делила на части руками — какими — Боже мой! Когда он отказался от этого блюда, ему предложили другое, самое лакомое: сырые оленьи мозги. «Мы ели у тебя, так уж и ты, как хочешь, а ешь у нас», — говорили они.
«За то, что
разделил свою добычу с другими».
Я намекнул адмиралу о
своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна была поставить его в неожиданное положение участника в ней, думал, что я считал конченным самое
дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.
Верпы — маленькие якоря, которые, завезя на несколько десятков сажен от фрегата, бросают на
дно, а канат от них наматывают на шпиль и вертят последний, чтобы таким образом сдвинуть судно с места. Это —
своего рода домашний способ тушить огонь, до прибытия пожарной команды.
Пока моряки переживали
свою «страшную» минуту, не за себя, а за фрегат, конечно, — я и другие, неприкосновенные к
делу, пили чай, ужинали и, как у себя дома, легли спать. Это в первый раз после тревог, холода, качки!
Прежде всего, даже легкое приткновение что-нибудь попортит в киле или в обшивке (у нашего фрегата действительно, как оказалось при осмотре в Портсмутском доке, оторвалось несколько листов медной обшивки, а без обшивки плавать нельзя, ибо-де к дереву пристают во множестве морские инфузории и точат его), а главное: если бы задул свежий ветер и развел волнение, тогда фрегат не сошел бы с мели, как я, по младенчеству
своему в морском
деле, полагал, а разбился бы в щепы!
В путешествии
своем, в главе «Ликейские острова», я вскользь упомянул, что два
дня, перед приходом нашим на Ликейский рейд, дул крепкий ветер, мешавший нам войти, — и больше ничего. Вот этот ветер чуть не наделал нам большой беды.
По
своему береговому, не совсем еще в морском
деле окрепшему понятию, я все думал, что стоять на месте все-таки лучше, нежели ходить по морю.
Потом стало ворочать его то в одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в тридцать минут, по словам рапорта, было сделано им сорок два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли воды, об
дно, о
свои якоря и класть то на один, то на другой бок. И когда во второй раз положило — он оставался в этом положении с минуту…
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были
свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном
деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».