Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва
пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Неточные совпадения
Я просил других дать
себе знать, когда
придем в эти градусы.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет из Камчатки, а мы из Петербурга вышли
в одно время. «Лучше будет, когда скажете, что и
пришли в одно время,
в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что из Камчатки можно
прийти в неделю,
в две, а из Петербурга
в полгода. Он сконфузился и стал сам смеяться над
собой.
Так японцам не удалось и это крайнее средство, то есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно быть,
в самом деле японскому глазу больно видеть чужие суда у
себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое важное возражение, адмирал уйдет, они ответ
пришлют года через два, конечно отрицательный, и так дело затянется на неопределенный и продолжительный срок.
А мы велели сказать, что дадим письма
в Европу, и удивляемся, как губернатору могла
прийти в голову мысль мешать сношению двух европейских судов между
собою?
После обеда нас повели
в особые галереи играть на бильярде. Хозяин и некоторые гости, узнав, что мы собираемся играть русскую, пятишаровую партию,
пришли было посмотреть, что это такое, но как мы с Посьетом
в течение получаса не сделали ни одного шара, то они постояли да и ушли, составив
себе, вероятно, не совсем выгодное понятие о русской партии.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь
в сторону, что надо
прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у
себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо
прийти… просто: vous comprenez?» — «Я
приду сюда вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…
Он, с радости,
прислал в подарок от
себя множество картофелю, рыбы, лакированный стол и ящик.
Чукчи держат
себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские
придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи
в нужде во время голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между
собой.
И они позвали его к
себе. «Мы у тебя были, теперь ты
приди к нам», — сказали они и угощали его обедом, но
в своем вкусе, и потому он не ел.
В грязном горшке чукчанка сварила оленины, вынимала ее и делила на части руками — какими — Боже мой! Когда он отказался от этого блюда, ему предложили другое, самое лакомое: сырые оленьи мозги. «Мы ели у тебя, так уж и ты, как хочешь, а ешь у нас», — говорили они.
Иногда я
приходил в отчаяние. Как, при этих болях, я выдержу двух — или трехгодичное плавание? Я слег и утешал
себя мыслью, что, добравшись до Англии, вернусь назад. И к этому еще туманы, качка и холод!
В этой неизвестности о войне
пришли мы и
в Манилу и застали там на рейде военный французский пароход. Ни мы, ни французы не знали, как нам держать
себя друг с другом, и визитами мы не менялись, как это всегда делается
в обыкновенное время. Пробыв там недели три, мы ушли, но перед уходом узнали, что там ожидали английскую эскадру.
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она
пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
Неточные совпадения
Стародум(целуя сам ее руки). Она
в твоей душе. Благодарю Бога, что
в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это
прийти к тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать
себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Но торжество «вольной немки»
приходило к концу само
собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено.
В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не быть посаженной, подобно Клемантинке,
в клетку, но было уже поздно.
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова. На другой же день бригадир
прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел
в ряды и, дабы постепенно приучить
себя к строгости, с азартом кричал на торговцев:
Однако Аленка и на этот раз не унялась, или, как выражается летописец, «от бригадировых шелепов [Ше́леп — плеть, палка.] пользы для
себя не вкусила». Напротив того, она как будто пуще остервенилась, что и доказала через неделю, когда бригадир опять
пришел в кабак и опять поманил Аленку.
Анна говорила, что
приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая
себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала
себя одетою
в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.