Неточные совпадения
Вам
хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен
был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может
быть с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне
захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого;
хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем
быть экватору, полюсам, тропикам.
В такую погоду
хочется уйти в себя, сосредоточиться, а матросы
пели и плясали.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне
хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не
есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Я в памяти своей никак не мог сжать в один узел всех заслуг покойного дюка, оттого (к стыду моему)
был холоден к его кончине, даже еще (прости мне, Господи!) подосадовал на него, что он помешал мне торжественным шествием по улицам, а пуще всего мостками, осмотреть, что
хотелось.
Но говорить о них поверхностно — не
хочется, а наблюсти их глубже и пристальнее — не
было времени.
«Тут должна
быть близко канава, — отвечал он, — слышите, как лягушки квакают, точно стучат чем-нибудь; верно, не такие, как у нас;
хочется поймать одну».
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так
хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не
был в Капштате и отчаивался уже
быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который
был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Вижу, что ему
хочется заговорить, узнать, может
быть, что-нибудь о России.
Удобна ли квартира, покойно ли кресло,
есть хороший вид, прохлада — мне не
хочется дальше.
Нам
хотелось поговорить, но переводчика не
было дома. У моего товарища
был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
— Как жаль, что вы не видали крокодила! — сказал мне один из молодых спутников, которому непременно
хотелось выжать из меня сомнение, что это
был не крокодил.
Мы зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и маленьких апельсинов, называемых мандаринами, все остальные
были нам неизвестны. Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался запах почти трупа от развешенных на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей животных и еще каких-то предметов, которые не
хотелось разглядывать.
Другой, также от нечего делать, пророчит: «Завтра
будет перемена, ветер: горизонт облачен». Всем до того
хочется дальше, что уверуют и ждут — опять ничего. Однажды вдруг мы порадовались
было: фрегат пошел восемь узлов, то
есть четырнадцать верст в час; я слышал это из каюты и спросил проходившего мимо Посьета...
Адмирал потому более настаивал на этом, что всем офицерам
хотелось быть на берегу.
Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых мы требовали для всех офицеров непременно. И обо всем надо
было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против ожидания, никакого возражения; вероятно, всем, в том числе и губернатору,
хотелось послушать ее. Уехали.
Им
хочется отказать в требованиях, но
хочется и узнать, что им за это
будет: в самом ли деле
будут драться, и больно ли?
Я знал о приготовлениях; шли репетиции, барон Крюднер дирижировал всем; мне не
хотелось ехать: я думал, что чересчур
будет жалко видеть.
Давно ли мы жаловались на жар? давно ли нельзя
было есть мяса,
выпить рюмки вина? А теперь, хоть и совестно, а приходится жаловаться на холод! Погода ясная, ночи лунные, NO муссон дует с резким холодком. Опять всем
захотелось на юг, все бредят Манилой.
Я еще не
был здесь на берегу — не
хочется, во-первых, лазить по голым скалам, а во-вторых, не в чем: сапог нет, или, пожалуй, вон их целый ряд, но ни одни нейдут на ногу.
Люди стали по реям и проводили нас, по-прежнему, троекратным «ура»; разноцветные флаги опять в одно мгновение развязались и пали на снасти, как внезапно брошенная сверху куча цветов. Музыка заиграла народный гимн. Впечатление
было все то же, что и в первый раз. Я ждал с нетерпением салюта: это
была новость. Мне
хотелось видеть, что японцы?
Назначать время свидания предоставлено
было адмиралу. Один раз он назначил чрез два дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то
есть на другой день. Дело в том, что Кавадзи
хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он не раз.
—
Пьют! что вы? помилуйте, — защищали мы с жаром (нам очень
хотелось отстоять идиллию и мечту о золотом веке), — у них и вина нет: что им
пить?
Мне
захотелось вдруг побывать в древнем монастыре, побродить в сумраке церквей, поглядеть на развалины, рядом с свежей зеленью, на нищету в золотых лохмотьях, на лень испанца, на красоту испанки — чувства и картины, от которых я
было стал уставать и отвыкать.
Мне так
хотелось перестать поскорее путешествовать, что я не съехал с нашими в качестве путешественника на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтоб перебежать Охотское море, ступить наконец на берег твердой ногой и
быть дома.
Вы с морозу, вам
хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час;
захочется напиться чаю — это короче всего, хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то
есть чай — сахар, нельзя: на морозе нет средства разбирать, что взять, надо тащить все: и вот опять возни на целый час — собирать все!