Неточные совпадения
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед
за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в
одну утомительно-однообразную массу годов.
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался
за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это
одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
О ней был длинный разговор
за ужином, «а об водке ни полслова!» Не то рассказывал мне
один старый моряк о прежних временах!
«Но
одно блюдо
за обедом — этого мало, — думалось мне, — матросы, пожалуй, голодны будут».
Столкновение двух судов ведет
за собой неминуемую гибель
одного из них, меньшего непременно, а иногда и обоих.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался
за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не
одним фактом?
В
одном магазине женщина спросила с меня
за какую-то безделку два шиллинга, а муж пришел и потребовал пять.
В
одном магазине
за пальто спросят четыре фунта, а рядом, из той же материи, — семь.
Одно преподавание языка или хождение
за ребенком там не важность: остается уехать в Россию.
Они в ссоре
за какие-то пять шиллингов и так поглощены ею, что, о чем ни спросишь, они сейчас переходят к жалобам
одна на другую.
Я придерживал
одной рукой шляпу, чтоб ее не сдуло в море, а другую прятал — то
за пазуху, то в карманы от холода.
И пока бегут не спеша
за Егоркой на пруд, а Ваньку отыскивают по задним дворам или Митьку извлекают из глубины девичьей, барин мается, сидя на постеле с
одним сапогом в руках, и сокрушается об отсутствии другого.
Барин хватился своей табакерки в кармане, ищет глазами вокруг:
один старичок побежал
за ней, отыскал и принес.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться
за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в
одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Не дождавшись его, я пошел
один опять на свое место, но дорого заплатил
за смелость.
Группа гор тесно жалась к
одной главной горе — это первая большая гора, которую увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор не
за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а
за свое вино.
В
одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить
за этой игрой света, как в диораме.
За мной увязались идти двое мальчишек;
один болтал по-французски, то есть исковеркает два слова французских да прибавит три португальских; другой то же делал с английским языком.
Из-за забора выглядывала виноградная зелень, но винограда уже не было ни
одной ягоды: он весь собран давно.
На
одной вилле,
за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак не синьора.
Я подошел к
одной группе и застал негров
за картами.
Вот, смотрите, громада исполинской крепости рушится медленно, без шума; упал
один бастион,
за ним валится другой; там опустилась, подавляя собственный фундамент, высокая башня, и опять все тихо отливается в форму горы, островов с лесами, с куполами.
Когда кончили обед, Ричард мгновенно потаскал прочь,
одно за другим, блюда, потом тарелки, ножи, вилки, куски хлеба, наконец, потащил скатерть.
Потом каждая взяла свечу, раскланялись со мной и,
одна за другой, медленно пошли на лестницу.
Между прочим, в
одном месте я встретил надпись: «Контора омнибусов»; спрашиваю: куда они ходят, и мне называют ближайшие места, миль
за 40 и
за 50 от Капштата.
Они целиком перенесли сюда все свое голландское хозяйство и, противопоставив палящему солнцу, пескам, горам, разбоям и грабежам кафров почти
одну свою фламандскую флегму, достигли тех результатов, к каким только могло их привести,
за недостатком положительной и живой энергии, это отрицательное и мертвое качество, то есть хладнокровие.
Провиант и прочее доставлялось до сих пор на место военных действий сухим путем, и плата
за один только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между тем как все припасы могли быть доставляемы морем до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей у этого устья расположил свою главную квартиру.
Выше сказано было, что колония теперь переживает
один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели
за собою местные неудобства и затруднения в делах.
На
одной скамье сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела
за прялкой; третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной, глазами, суетилась по хозяйству.
На ночь нас развели по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в каждой по
одной постели, то пришлось по
одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день, часу в восьмом, Ферстфельд явился
за нами в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Он с ранних лет живет в ней и четыре раза то
один, то с товарищами ходил
за крайние пределы ее,
за Оранжевую реку, до 20˚ (южной) широты, частью для геологических исследований, частью из страсти к путешествиям и приключениям.
Только рассказал
один анекдот, как тигр таскал из-за загородки лошадей и как однажды устроили ему в заборе такой проход, чтоб тигр, пролезая, дернул веревку, привязанную к ружейному замку, а дуло приходилось ему прямо в лоб.
Громады все росли перед нами, выставляя,
одна за другой, дикие, голые вершины.
Здесь, на горе, чуть-чуть держится скала, цепляясь
за гору
одним углом, и всем основанием висит над бездной.
Кругом теснились скалы, выглядывая
одна из-за другой, как будто вставали на цыпочки. Площадка была на полугоре; вниз шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями. На дне живописного оврага тек большой ручей, через который строился каменный мост.
Тут была третья и последняя тюрьма, меньше первых двух; она состояла из
одного только флигеля, окруженного решеткой;
за ней толпились черные.
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой в кустах и гонялся
за маленькими черепахами. Он поймал две:
одну дал в наш карт, а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас
за ней никто не хотел смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
Шумной и многочисленной толпой сели мы
за стол.
Одних русских было человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора с женой и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было дома. У моего товарища был портрет Сейоло, снятый им
за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка:
один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
Рассказывали, как с
одной стороны вырывающаяся из-за туч луна озаряет море и корабль, а с другой — нестерпимым блеском играет молния.
— Пойдемте же в кусты
за ним! — приглашал я, но не пошел. И никто не пошел. Кусты стеснились в такую непроницаемую кучу и смотрели так подозрительно, что можно было побиться об заклад, что там гнездился если не крокодил, так непременно змея, и, вероятно, не
одна: их множество на Яве.
Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых
одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове:
одни вечно гомозятся
за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Один малаец взобрался на палубу и остался ночевать у нас, другие два ночевали в лодке, которая прицепилась
за фрегат и шла
за нами.
Я заглянул
за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал
один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что
за живописный народ индийцы и что
за неживописный — китайцы!
Посидев немного, мы пошли к капитанской гичке.
За нами потянулась толпа индийцев, полагая, что мы наймем у них лодку. Обманувшись в ожидании, они всячески старались услужить:
один зажег фитиль посветить, когда мы садились, другой подал руку и т. п. Мы дали им несколько центов (медных монет), полученных в сдачу в отеле, и отправились.
Карету в
один конец, поближе, нанимают
за полдоллара, подальше —
за доллар, и на целый день — тоже доллар.
На возвратном пути опять над нами сияла картина ночного неба: с
одной стороны Медведица, с другой — Южный Крест, далее Канопус, Центавры, наконец, могучий небесный странник Юпитер лили потоки лучей, а
за ними, как розово-палевое зарево, сиял блеск Млечного Пути.
Денное небо не хуже ночного.
Одно облако проходит
за другим и медленно тонет в блеске небосклона. Зори горят розовым, фантастическим пламенем, облака здесь, как и в Атлантическом океане, группируются чудными узорами.
Один уверял, что будто съел три; мы приняли это
за хвастовство.
У всех в каютах висели ряды ананасов, но
один из наших офицеров (с другого судна) заметил, что из зеленых корней ананасов выползли три маленькие скорпиона, которых он принял сначала
за пауков.