Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а
не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто
не бывает,
видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Что за чудо
увидеть теперь пальму и банан
не на картине, а в натуре, на их родной почве, есть прямо с дерева гуавы, мангу и ананасы,
не из теплиц, тощие и сухие, а сочные, с римский огурец величиною?
Утром я только что проснулся, как
увидел в каюте своего городского слугу, который
не успел с вечера отправиться на берег и ночевал с матросами.
А теперь, в туман, дед, как ни напрягал зрение,
не мог
видеть Нервинского маяка.
«Как же так, — говорил он всякому, кому и дела
не было до маяка, между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса мы должны
видеть его.
Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то
увидишь в этом
не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу.
Взглянешь около себя и
увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы:
не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему
не так страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях,
видишь, что корабль погибает
не легко и
не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Иногда на другом конце заведут стороной, вполголоса, разговор, что вот зелень
не свежа, да и дорога, что кто-нибудь будто был на берегу и
видел лучше, дешевле.
Здесь прилагаю два письма к вам, которые я
не послал из Англии, в надежде, что со временем успею дополнить их наблюдениями над тем, что
видел и слышал в Англии, и привести все в систематический порядок, чтобы представить вам удовлетворительный результат двухмесячного пребывания нашего в Англии.
Теперь
вижу, что этого сделать
не в состоянии, и потому посылаю эти письма без перемены, как они есть.
Видите ли: я имел причины ехать или
не имел причины оставаться — все равно.
Многие обрадовались бы
видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал
не того; я
видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать
не официально,
не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все,
не насилуя наблюдательности;
не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Здесь уже я
видел не мумии и
не чучелы животных, как в музеуме, а живую тварь, собранную со всего мира.
На большей части товаров выставлены цены; и если
увидишь цену, доступную карману, то нет средства
не войти и
не купить чего-нибудь.
Вы можете упрекнуть меня, что, говоря обо всем, что я
видел в Англии, от дюка Веллингтона до высиживаемых парами цыплят, я ничего
не сказал о женщинах.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что
видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола
не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
— Пообедав вчера, выехали мы, благословясь, около вечерен, спешили засветло проехать Волчий Вражек, а остальные пятнадцать верст ехали в темноте — зги Божией
не видать! Ночью поднялась гроза, страсть какая — Боже упаси! Какие яровые у Василья Степаныча,
видели?
До вечера: как
не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь
вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно
не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и
видишь,
не то во сне,
не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Когда мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному, нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые
видишь в панораме, на полотне, и
не веришь, приписывая обольщению кисти.
Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая большая гора, которую
увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор
не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а за свое вино.
Судно наше
не в первый раз
видело эти берега.
Да оно и
не прячется никогда совершенно, и мы
видели, что оно в одном месте светит, в другом на полчаса скроется.
Дальше опять я
видел важно шагающего англичанина, в белом галстухе, и если
не с зонтиком, так с тростью.
На одной вилле, за стеной, на балконе, я
видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак
не синьора.
А все на русского человека говорят, что просит на водку: он точно просит; но если поднесут, так он и
не попросит; а жителю юга, как
вижу теперь, и
не поднесут, а он выпьет и все-таки попросит на водку.
Хотелось бы верно изобразить вам, где я, что
вижу, но о многом говорят чересчур много, а сказать нечего; с другого, напротив, как ни бейся,
не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы —
не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его
увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Небо часто облачно, так что мы
не можем
видеть ни восхождения, ни захождения солнца.
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я
вижу и синее море, какого вы
не видали никогда.
Нужды нет, что вы в первый раз здесь, но вы
видите, что это
не временный отдых, награда деятельности, но покой мертвый, непробуждающийся, что картина эта никогда
не меняется.
Приезжайте через год, вы, конечно,
увидите тот же песок, те же пальмы счетом, валяющихся в песке негров и негритянок, те же шалаши, то же голубое небо с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все, что
не прячется где-нибудь в ущелье, в тени утесов, когда нет дождя, а его
не бывает здесь иногда по нескольку лет сряду.
Я
видел и англичан, но те
не лежали, а куда-то уезжали верхом на лошадях: кажется, на свои кофейные плантации…
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею
не наших деревьев,
не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло
видеть на долгое время.
Из плодов
видели фиги, кокосы, много апельсинных деревьев, но без апельсинов, цветов вовсе почти
не видать; мало и насекомых, все по случаю зимы.
От одной прогулки все измучились, изнурились; никто
не был похож на себя: в поту, в пыли, с раскрасневшимися и загорелыми лицами; но все как нельзя более довольные: всякий
видел что-нибудь замечательное.
Так и тут, задумчиво расхаживая по юту, я вдруг
увидел какое-то необыкновенное движение между матросами: это
не редкость на судне; я и думал сначала, что они тянут какой-нибудь брас.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна
не пожалею, лишь бы только зелени в супе было побольше, да
не могу,
видит Бог,
не могу…
«Что делать, что мне делать — войдите в мое положение: у меня пяток баранов остался, три свиньи, пятнадцать уток и всего тридцать кур: изо ста тридцати — подумайте! ведь мы с голоду умрем!»
Видя мою задумчивость, он
не устоял.
— «Позвольте, — заметил один скептик, —
не от лимонов ли это ящик?» — «Нет, — возразил другой наблюдатель, —
видите, он с решеткой».
Случалось ли вам (да как
не случалось поэту!) вдруг
увидеть женщину, о красоте, грации которой долго жужжали вам в уши, и
не найти в ней ничего поражающего?
Хотя это продолжалось всего дней пять, но меня
не обрадовал и берег, который мы
увидели в понедельник.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы
увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром
видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это уже были
не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев так с радости и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
Приехал кто-то из англичан и,
увидев ее, торопливо предупредил, чтоб
не ели.
У голландцев скачек
не изображается, зато везде
увидишь охоту за тиграми или лисицами, потом портреты королей и королев.
Мы
видели много улиц и площадей, осмотрели английскую и католическую церкви, миновав мечеть, помещающуюся в доме, который ничем
не отличается от других.
«Ни я, никто из наших
не завтракает», — говорил я, входя в столовую, и
увидел всех наших; других никого и
не было.
«Но это даром
не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы
увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам,
не сходя с кресел, или таскаются с одних минеральных вод на другие».
Но нам было
не до спанья: мы радовались, что, по обязательности адмирала, с помощию взятых им у банкиров Томсона и К0 рекомендательных писем, мы
увидим много нового и занимательного.