Неточные совпадения
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то
есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры в адмиралтейство на фрегат к работам, мы,
не офицеры, или занимались
дома, или шли за покупками, гулять, кто в Портсмут, кто в Портси, кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то
дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к
дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан
был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что
не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Зеленый только
было запел: «
Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но
не успел кончить первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного
дома, перед которым уже стоял кабриолет Ферстфельда.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки
не отеля, а частного
дома. Больше никого
не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас
есть ма», — сказала другая.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский
дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде
выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
И на
доме, кажется, написано: «Меня бы
не было здесь, если бы консул
не был нужен: лишь только его
не станет, я сейчас же сгорю или развалюсь».
Все комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим как будто спугнули кого-то. Но в
доме не слыхать ни шороха, ни шелеста. А вон два-три туалета: нет сомнения, у Вампоа
есть жена, может
быть, две-три. Где ж они?
Мы
не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных
домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего
не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень
не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Не думайте, чтобы храм
был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее
не только над окрестностью, но и над
домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Дом американского консула Каннингама, который в то же время и представитель здесь знаменитого американского торгового
дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого
дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно
быть, прохладно: солнце
не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на улицу.
В шесть часов мы
были уже
дома и сели за третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум,
было отсутствие супа и присутствие сосисок с перцем, или, лучше, перца с сосисками, — так
было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем.
Есть мы, однако ж,
не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три часа после обеда.
Дом оказался кумирней, но идола
не было, а только жертвенник с китайскими надписями на стенах и столбах да бедная домашняя утварь.
Возвратясь в деревню Бо-Тсунг, мы втроем, Посьет, Аввакум и я, зашли в ворота одного
дома, думая, что сейчас за воротами увидим и крыльцо; но забор шел лабиринтом и
был не один, а два, образуя вместе коридор.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им
не делаем. В городе, при таком большом народонаселении,
было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых
были дети за спиной или за пазухой.
Я
не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг
не оказывает он человеку! чего
не делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда
не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены
домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его
едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Но говорят и пишут, между прочим американец Вилькс, француз Малля (Mallat), что здесь нет отелей; что иностранцы, после 11-ти часов, удаляются из города, который на ночь запирается, что остановиться негде, но что зато все гостеприимны и всякий
дом к вашим услугам. Это заставляет задумываться: где же остановиться, чтоб
не быть обязанным никому?
есть ли необходимые для путешественника удобства?
В этом переулке совсем
не видно
было домов, зато росло гораздо больше травы, в тени лежало гораздо более свиней и собак, нежели в других улицах.
«Ваше высокоблагородие! — прервал голос мое раздумье: передо мной матрос. — Катер отваливает сейчас; меня послали за вами». На рейде
было совсем
не так тихо и спокойно, как в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла воду. Через полчаса мы
были дома.
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое
было на фрегате, и я
не поехал. Я сначала пожалел, что
не попал на обед в испанском вкусе, но мне сказали, что обед
был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и
было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями, в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
Часов в десять-одиннадцать,
не говоря уже о полудне, сидите ли вы
дома, поедете ли в карете, вы изнеможете: жар сморит; напрасно
будете противиться сну.
Мне так хотелось перестать поскорее путешествовать, что я
не съехал с нашими в качестве путешественника на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтоб перебежать Охотское море, ступить наконец на берег твердой ногой и
быть дома.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то
не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб
не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если
не яблонь и груш, так хоть берез и акаций,
не осеняла
домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Пока моряки переживали свою «страшную» минуту,
не за себя, а за фрегат, конечно, — я и другие, неприкосновенные к делу,
пили чай, ужинали и, как у себя
дома, легли спать. Это в первый раз после тревог, холода, качки!
— И что? — допытывался я уже на другой день на рейде, ибо там, за рифами, опять ни к кому приступу
не было: так все озабочены. Да почему-то и неловко
было спрашивать, как бывает неловко заговаривать, где
есть трудный больной в
доме, о том, выздоровеет он или умрет?