Неточные совпадения
О ней
был длинный разговор за ужином, «а об водке ни полслова!»
Не то рассказывал мне один старый моряк о прежних
временах!
Не знаю, получили ли вы мое коротенькое письмо из Дании, где, впрочем, я
не был, а писал его во
время стоянки на якоре в Зунде.
Я в разное
время, начиная от пяти до восьми часов, обедал в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек за столом
не было.
И все
было ново нам: мы знакомились с декорациею
не наших деревьев,
не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое
время.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить
время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком
не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти
не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Впрочем, из этой великолепной картины, как и из многих других, ничего
не выходило. Приготовление бумаги для фотографических снимков требует, как известно, величайшей осторожности и внимания. Надо иметь совершенно темную комнату, долго приготовлять разные составы, давать
время бумаге вылеживаться и соблюдать другие, подобные этим условия. Несмотря на самопожертвование Гошкевича, с которым он трудился, ничего этого соблюсти
было нельзя.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на
время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он
не был в Капштате и отчаивался уже
быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который
был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно
не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и
время от
времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и
едят.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы
были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем
не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее
времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Позвали обедать. Один столик
был накрыт особо, потому что
не все уместились на полу; а всех
было человек двадцать. Хозяин, то
есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки
было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж
не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, — сказали на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а на корвете сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб
не было придирок да расспросов, где
были в это
время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и сказал им в объяснение.
Но
время взяло свое, и японцы уже
не те, что
были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они
были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там
была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал
было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя
было узнать.
Прошло дня два: в это
время дано
было знать японцам, что нам нужно место на берегу и провизия. Провизии они прислали небольшое количество в подарок, а о месте объявили, что
не смеют дать его без разрешения из Едо.
Наши, взятые из Китая и на Бонинсима, утки и куры частию состарелись,
не столько от
времени, сколько от качки, пушечных выстрелов и других дорожных и морских беспокойств, а частью просто
были съедены.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в то же
время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина
не пили.
Должно
быть, и японцы в другое
время не сидят точно одурелые или как фигуры воскового кабинета,
не делают таких глупых лиц и
не валяются по полу, а обходятся между собою проще и искреннее, как и мы
не таскаем же между собой везде караул и музыку.
Не думайте, чтобы храм
был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее
не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от
времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Адмирал просил их передать бумаги полномочным, если они прежде нас
будут в Нагасаки. При этом приложена записочка к губернатору, в которой адмирал извещал его, что он в «непродолжительном
времени воротится в Японию, зайдет в Нагасаки, и если там
не будет ни полномочных, ни ответа на его предложения, то он немедленно пойдет в Едо».
Дом американского консула Каннингама, который в то же
время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно
быть, прохладно: солнце
не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на улицу.
Из этого очерка одного из пяти открытых англичанам портов вы никак
не заключите, какую блистательную роль играет теперь, и
будет играть еще со
временем, Шанхай!
Говядины на фрегате в то
время не было.
Назначать
время свидания предоставлено
было адмиралу. Один раз он назначил чрез два дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше, то
есть на другой день. Дело в том, что Кавадзи хотелось в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа в Едо», — говорил он
не раз.
Мы имели
время рассмотреть все, потому что в магазине никого
не было и никто
не шел к нам.
Бухта
не закрыта от зюйда, и становиться в ней на якорь опасно, хотя в это
время года, то
есть при норд-остовом муссоне, в ней хорошо; зюйдовых ветров нет.
Нагасаки на этот раз смотрели как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это
время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее
будет не раньше как через месяц.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких,
не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к тому
времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он
выпьет и
не благодарит
выпивши,
не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином,
был всего третий со
времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно,
не в урочный час,
была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и
выпили несколько бокалов шампанского.
Как хорошо показалось мне вино, которого я в другое
время не пью!
«Чего
не поспеть,
поспеете! — заметил смотритель и опять спросил перевозчиков по-якутски, во сколько
времени они перевезут меня через реку.
Наконец одного здорового я застал врасплох и потребовал, чтобы он ехал. Он отговаривался тем, что недавно воротился и что надо лошадей кормить и самому
поесть. «Сколько тебе нужно
времени?» — спросил я. «Три часа». — «Корми четыре, а потом запрягай», — сказал я и принялся,
не помню в который раз,
пить чай.
В то самое
время как мои бывшие спутники близки
были к гибели, я, в течение четырех месяцев, проезжал десять тысяч верст по Сибири, от Аяна на Охотском море до Петербурга, и, в свою очередь, переживал если
не страшные, то трудные, иногда и опасные в своем роде минуты.
«Зачем ему секретарь? — в страхе думал я, — он пишет лучше всяких секретарей: зачем я здесь? Я — лишний!» Мне стало жутко. Но это
было только начало страха. Это опасение я кое-как одолел мыслью, что если адмиралу
не недостает уменья, то недостанет
времени самому писать бумаги, вести всю корреспонденцию и излагать на бумагу переговоры с японцами.
Пересев на «Диану» и выбрав из команды «Паллады» надежных и опытных людей, адмирал все-таки решил попытаться зайти в Японию и если
не окончить, то закончить на
время переговоры с тамошним правительством и условиться о возобновлении их по окончании войны, которая уже началась, о чем получены
были наконец известия.