Неточные совпадения
Я писал вам, как
мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо
берегов Европы, как в первый раз пал на
нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как
мы жадно бросились к
берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с
берега благоуханием цветов.
Радостно вскочили
мы на цветущий
берег, под олеандры.
Фрегат, со скрипом и стоном, переваливался с волны на волну;
берег, в виду которого шли
мы, зарылся в туманах.
Только у
берегов Дании повеяло на
нас теплом, и
мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали
нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
На другой день заревел шторм, сообщения с
берегом не было, и
мы простояли, помнится, трое суток в печальном бездействии.
Барон Шлипенбах один послан был по делу на
берег, а потом, вызвав лоцмана,
мы прошли Зунд, лишь только стихнул шторм, и пустились в Каттегат и Скагеррак, которые пробежали в сутки.
Но лишь только задул противный ветер, стали опасаться, что он задержит
нас долго в море, и решили
беречь свежие припасы.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как
мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый
берег и пустые зеленые равнины.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От
берега прямо к
нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Между двух холмов лепилась куча домов, которые то скрывались, то появлялись из-за бахромы набегавших на
берег бурунов: к вершинам холмов прилипло облако тумана. «Что это такое?» — спросил я лоцмана. «Dover», — каркнул он. Я оглянулся налево: там рисовался неясно сизый, неровный и крутой
берег Франции. Ночью
мы бросили якорь на Спитгедском рейде, между островом Вайтом и крепостными стенами Портсмута.
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку у ней тянется песчаная мель, сзади
нас зеленеет Вайт, а затем все море с сотней разбросанных по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как и
мы, попутного ветра.
Теперь это повторяется здесь каждые полчаса, и вот третьи сутки
мы лавируем в канале, где дорога неширока: того и гляди прижмет к французскому
берегу, а там мели да мели.
Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо!
Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты.
Мы так были заняты, что и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно на
берега, мимо которых
мы шли и которых не видали.
Когда
мы обогнули восточный
берег острова и повернули к южному,
нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые видишь в панораме, на полотне, и не веришь, приписывая обольщению кисти.
Но
нам, особенно после низменных и сырых
берегов Англии, гора показалась исполином.
Чем ближе подвигались
мы к
берегу, тем становилось теплее.
Но вот в самом деле
мы еще далеко были от
берега, а на
нас повеяло теплым, пахучим воздухом, смесью ананасов, гвоздики, как мне казалось, и еще чего-то.
Вглядываясь в новый, поразительный красотой
берег,
мы незаметно очутились у пристани, или виноват, ее нет — ну там, где она должна быть.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на
берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров.
Мы почти бегом бросились на
берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Мы пошли по улицам, расположенным амфитеатром, потому что гора начинается прямо от
берега.
Но
мы только что ступили на подошву горы: дом консула недалеко от
берега — прекрасные виды еще были вверху.
Когда
мы сели в шлюпку, корабль наш был верстах в пяти; он весь день то подходил к
берегу, то отходил от него. Теперь чуть видны были паруса.
Мои товарищи все доискивались, отчего погода так мало походила на тропическую, то есть было облачно, как я сказал, туманно, и вообще мало было свойств и признаков тропического пояса, о которых упоминают путешественники. Приписывали это близости африканского
берега или каким-нибудь неизвестным
нам особенным свойствам Гвинейского залива.
У самого
берега, слева от
нас, виден пустой маленький островок, направо масса накиданных друг на друга утесов.
Вскоре
мы поехали на
берег:
нас не встретили ни ароматы, ни музыка, как на Мадере.
Мы воротились к
берегу садом, не поднимаясь опять на гору, останавливались перед разными деревьями. На
берегу застали живую сцену.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком дней в море!
Берег сделался господствующею нашею мыслью, и
мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Хотя это продолжалось всего дней пять, но меня не обрадовал и
берег, который
мы увидели в понедельник.
Эти птицы одни оживляют море:
мы видели их иногда на расстоянии 500 миль от ближайшего
берега.
9-го
мы думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный
берег Африки. Здесь вечная борьба титанов — моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
Мы стали в полутора верстах от
берега, но он состоял из горы, и она показалась мне так высока, что скрадывала расстояние, подавляя высотой домы и церкви Саймонстоуна.
Мы лорнировали
берег, удили рыбу, и, между прочим, вытащили какую-то толстенькую рыбу с круглой головкой, мягкую, без чешуи; брюхо у ней желтое, а спина вся в пятнах.
«Что ты станешь там делать?» — «А вон на ту гору охота влезть!» Ступив на
берег,
мы попали в толпу малайцев, негров и африканцев, как называют себя белые, родившиеся в Африке.
Мы видели даже несколько очень бедных рыбачьих хижин, по дороге от Саймонстоуна до Капштата, построенных из костей выброшенных на
берег китов и других животных.
Мы проехали мимо обсерватории, построенной на луговине, на
берегу залива, верстах в четырех от города.
На другой день по возвращении в Капштат
мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой.
Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по
берегу моря мимо дач и ферм.
Мы проехали четыре-пять верст по
берегу; дальше ехать было незачем: ничего не видать.
Индийский океан встретил
нас еще хуже, нежели Атлантический: там дул хоть крепкий, но попутный ветер, а здесь и крепкий, и противный, обратившийся в шторм, который на
берегу называют бурей.
Штили держали
нас дня два почти на одном месте, наконец 17 мая нашего стиля, по чуть-чуть засвежевшему ветерку, мимо низменного, потерявшегося в зелени
берега добрались
мы до Анжерского рейда и бросили якорь. Чрез несколько часов прибыл туда же испанский транспорт, который вез из Испании отряд войск в Манилу.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к
берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели.
Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз с чудесного
берега, долго плыли по рейду.
На другой день утром
мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере.
Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими
берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Джонки, лодки, китайцы и индийцы проезжают с
берега на суда и обратно, пересекая друг другу дорогу. Направо и налево от
нас — все дико; непроходимый кокосовый лес смотрится в залив; сзади море.
Когда
мы подъезжали к
берегу, было уже темно, а ехать надо рейдом около трех верст.
На
берегу нас встретили фиакры (легкие кареты, запряженные одной маленькой лошадкой, на каких у
нас ездят дети).
Мы ехали по
берегу той же протекающей по городу реки, которая по нем, или город по ней, называется Сингапур. Она мутна и не радует глаз, притом очень узка, но не мелка.
Вы едва являетесь в порт к индийцам, к китайцам, к диким — вас окружают лодки, как окружили они здесь
нас: прачка-китаец или индиец берет ваше тонкое белье, крахмалит, моет, как в Петербурге; является портной, с длинной косой, в кофте и шароварах, показывает образчики сукон, материй, снимает мерку и шьет европейский костюм; съедете на
берег — жители не разбегаются в стороны, а встречают толпой, не затем чтоб драться, а чтоб предложить карету, носилки, проводить в гостиницу.
Мы прошли около всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного на холм, к кустам, под тень пальм. «Ах, если б напиться!» — говорили
мы — но чего? Тут
берег пустой и только что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились с
нами, вырезывая так искусно средину спиралью, что любому китайцу впору.
Дня три я не сходил на
берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день,
мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом
берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Вслед за ними посетил
нас английский генерал-губернатор (governor of the strait — губернатор пролива, то есть гонконгский), он же и полномочный от Англии в Китае. Зовут его сэр Бонэм (sir Bonham). Ему отданы были те же почести, какими он встретил нашего адмирала на
берегу: играла музыка, палили из пушек.
Я ходил часто по
берегу, посещал лавки, вглядывался в китайскую торговлю, напоминающую во многом наши гостиные дворы и ярмарки, покупал разные безделки, между прочим чаю — так, для пробы. Отличный чай, какой у
нас стоит рублей пять, продается здесь (это уж из третьих или четвертых рук) по тридцати коп. сер. и самый лучший по шестидесяти коп. за английский фунт.