И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и
другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Неточные совпадения
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то
другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный
народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Татарский пролив и племенная, нередкая в истории многих имеющих один корень
народов вражда могла разделить навсегда два племени, из которых в одно, китайское, подмешались, пожалуй, и манчжуры, а в
другое, японское, — малайцы, которых будто бы японцы, говорит Кемпфер, застали в Нипоне и вытеснили вон.
Замечу еще, что здесь кроме различия, которое кладут между простым и непростым
народом образ жизни, пища, воспитание и занятия, есть еще
другое, резкое, несомненно племенное различие.
На
другой день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять на угощении завтраком, также на том, чтоб ехать на их шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять на этом, конечно затем, чтоб показать
народу, что мы не едем сами, а нас везут, словом, что чужие в Японии воли не имеют.
Я выше сказал, что они
народ незакоренелый без надежды и упрямый: напротив, логичный, рассуждающий и способный к принятию
других убеждений, если найдет их нужными.
Сегодня вдруг видим, что при входе в бухту Кибач толпится кучка
народу. Там и баниосы, и переводчики, смотрят, размеривают, втыкают колышки: ясно, что готовят
другое место, но какое! тоже голое, с зеленью правда, но это посевы риса и овощей; тут негде ступить.
Множество возвращающегося с работы простого
народа толпилось на пристани, ожидая очереди попасть на паром, перевозивший на
другую сторону, где первая кидалась в глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие дерева и за всем этим — вспаханные поля.
Вообще обращение англичан с китайцами, да и с
другими, особенно подвластными им
народами, не то чтоб было жестоко, а повелительно, грубо или холодно-презрительно, так что смотреть больно.
Да у кого они переняли? — хотел было я спросить, но вспомнил, что есть у кого перенять: они просвещение заимствуют из Китая, а там, на базаре, я видел непроходимую кучу
народа, толпившегося около
другой кучи сидевших на полу игроков, которые кидали, помнится, кости.
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами
народа, большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд шел на работу или с работы;
другие, казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли из домов гулять, ходили по лавкам, стояли толпами и разговаривали.
За ними вслед приехала корейская лодка, похожая на японскую, только без разрубленной кормы, с
другими тремя или четырьмя стариками и множеством простого, босоногого, нечесаного и неопрятного
народа.
И простой и непростой
народ — все были одеты в белые бумажные, или травяные (grasscloth), широкие халаты, под которыми надеты были
другие, заменявшие белье; кроме того, на всех надето было что-то вроде шаровар из тех же материй, как халаты, у высших белые и чистые, а у низших белые, но грязные.
У простого, рабочего
народа —
другое дело: как везде.
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с
другими познакомились поверхностно, у третьих были в гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре
народа принадлежат к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
Все эти
народы образуют одну общую физиономию, характер, склад ума — словом, общую нравственную жизнь в главных ее чертах, но с бесчисленными оттенками, которыми один
народ отличается от
другого.
Так когда и мы все перебрались на шкуну, рассовали кое-куда багаж, когда разошлись по углам, особенно улеглись ночью спать, то хоть бы и еще взять
народу и вещей. Это та же история, что с чемоданом: не верится, чтоб вошло все приготовленное количество вещей, а потом окажется, что можно как-нибудь сунуть и то, втиснуть
другое, третье.
Неточные совпадения
— //
Другой мужик, присадистый, // С широкой бородищею, // Почти что то же самое //
Народу приказал, // Надел кафтан — и барина // Бежит встречать.
Главное препятствие для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продовольствия, как прямое следствие господствовавшего в то время аскетизма; но, с
другой стороны, история Глупова примерами совершенно положительными удостоверяет нас, что продовольствие совсем не столь необходимо для счастия
народов, как это кажется с первого взгляда.
На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего
народов и стран устроения,
другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности…"
Когда почва была достаточно взрыхлена учтивым обращением и
народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой стала на очередь потребность в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский,
друг и товарищ Сперанского по семинарии.
Но, с
другой стороны, не видим ли мы, что
народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?