Неточные совпадения
Два
времени года, и
то это так говорится, а
в самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и
то это положено по календарю, а
в самом-то деле их семь или восемь.
Оно и нелегко: если, сбираясь куда-нибудь на богомолье,
в Киев или из деревни
в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается
в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т. п.,
то сделайте посылку, сколько понадобится
времени, чтобы тронуться четыремстам человек —
в Японию.
В офицерских каютах было только место для постели, для комода, который
в то же
время служил и столом, и для стула.
«Вот какое различие бывает во взглядах на один и
тот же предмет!» — подумал я
в ту минуту, а через месяц, когда, во
время починки фрегата
в Портсмуте, сдавали порох на сбережение
в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
Я
в это
время читал замечательную книгу, от которой нельзя оторваться, несмотря на
то, что читал уже не совсем новое.
Здесь прилагаю два письма к вам, которые я не послал из Англии,
в надежде, что со
временем успею дополнить их наблюдениями над
тем, что видел и слышал
в Англии, и привести все
в систематический порядок, чтобы представить вам удовлетворительный результат двухмесячного пребывания нашего
в Англии.
Это постоянная лекция, наглядная, осязательная,
в лицах, со всеми подробностями, и отличная прогулка
в то же
время.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки,
то есть с черными как смоль волосами и глазами, и
в то же
время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец,
те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией
в позе и движениях, с горделивою стыдливостью
в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Каждый день во всякое
время смотрел я на небо, на солнце, на море — и вот мы уже
в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как у нас,
то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Рассчитывали на дующие около
того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось.
В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать
в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал
в штиле.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить
время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду,
в котором часу
тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались
в смоле.
Если проследить историю колонии со
времени занятия ее европейцами
в течение двухвекового голландского владычества и сравнить с состоянием,
в которое она поставлена англичанами с 1809 года,
то не только оправдаешь насильственное занятие колонии англичанами, но и порадуешься, что это случилось так, а не иначе.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так, хотя они уступили первенствующую роль англичанам,
то есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился
в Кэптоун, но большая часть местечек заселена ими, и фермы почти все принадлежат им, за исключением только
тех, которые находятся
в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии
в позднейшие
времена и заселенных английскими, шотландскими и другими выходцами.
С распространением владений колонии англичане постепенно ввели всю систему английского управления. Высшая власть вверена губернатору; но как губернатор
в военное
время имеет пребывание на границах колонии,
то гражданская власть возложена на его помощника или наместника (lieutenant).
Кафры, или амакоза, со
времени беспокойств 1819 года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции
в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период, от 1819 до 1830 года, если не мирным,
то спокойным.
Наконец и
те, и другие утомились: европейцы — потерей людей,
времени и денег, кафры теряли свои места, их оттесняли от их деревень, которые были выжигаемы, и потому обе стороны,
в сентябре 1835 г., вступили
в переговоры и заключили мир, вследствие которого кафры должны были возвратить весь угнанный ими скот и уступить белым значительный участок земли.
Часов
в пять пустились дальше. Дорога некоторое
время шла все по
той же болотистой долине. Мы хотя и оставили назади, но не потеряли из виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие от Констанской горы.
Солнце всходило высоко; утренний ветерок замолкал; становилось тихо и жарко; кузнечики трещали, стрекозы начали реять по траве и кустам; к нам врывался по
временам в карт овод или шмель, кружился над лошадьми и несся дальше, а не
то так затрепещет крыльями над головами нашими большая, как птица, черная или красная бабочка и вдруг упадет
в сторону,
в кусты.
Я перепугался: бал и обед!
В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на
время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был
в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с
тем же Вандиком, который был еще
в Саймонстоуне, мы отправились
в Капштат.
Два его товарища, лежа
в своей лодке, нисколько не смущались
тем, что она черпала, во
время шквала, и кормой, и носом; один лениво выливал воду ковшом, а другой еще ленивее смотрел на это.
Мы прошли каменные ряды и дошли наконец до деревянных, которые
в то же
время и домы китайцев.
Но вот мы вышли
в Великий океан. Мы были
в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее
времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы
то на правый,
то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин,
то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место.
В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и
в то же мгновение вскочил: уж не
то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой
в бане: они лежали на солнце и накалились.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно
в августе: это лучшее
время года
в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы
в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Мы поспешили успокоить их и отвечали на все искренно и простодушно и
в то же
время не могли воздержаться от улыбки, глядя на эти мягкие, гладкие, белые, изнеженные лица, лукавые и смышленые физиономии, на косички и на приседанья.
Они, желая выведать о причине нашего прихода, спросили: не привезли ли мы потерпевших кораблекрушение японцев, потом: не надо ли нам провизии и воды — две причины, которые японцы только и считали достаточными для иноземцев, чтоб являться к ним, и
то в последнее
время.
Вероятно, и
те и другие вышли из одной колыбели, Средней Азии, и, конечно, составляли одно племя, которое
в незапамятные
времена распространилось по юго-восточной части материка и потом перешло на все окрестные острова.
Кичибе суетился:
то побежит
в приемную залу,
то на крыльцо,
то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и
в то же
время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не пили.
Адмирал просил их передать бумаги полномочным, если они прежде нас будут
в Нагасаки. При этом приложена записочка к губернатору,
в которой адмирал извещал его, что он
в «непродолжительном
времени воротится
в Японию, зайдет
в Нагасаки, и если там не будет ни полномочных, ни ответа на его предложения,
то он немедленно пойдет
в Едо».
Дом американского консула Каннингама, который
в то же
время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших
в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹
в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно быть, прохладно: солнце не ударяет
в стекла, защищаемые посредством жалюзи.
В подъезде, под навесом балкона, стояла большая пушка, направленная на улицу.
«На шкуне», — отвечал я
в стену и
в то же
время с досадой подумал: «Чье это, английское или американское удобство?» — и ногами опять приводил себя
в прежнее положение.
Мы положили так: И.
В. Фуругельм заговорит с Тихменевым о хозяйстве — это любимая его
тема, а
В. А. Корсаков и А. Е. Кроун
в это
время понесут корзину с углем.
Тронулись с места и мы. Только зашли наши шлюпки за нос фрегата, как из бока последнего вырвался клуб дыма, грянул выстрел, и вдруг горы проснулись и разом затрещали эхом, как будто какой-нибудь гигант закатился хохотом. Другой выстрел, за ним выстрел на корвете, опять у нас, опять там: хохот
в горах удвоился. Выстрелы повторялись:
то раздавались на обоих судах
в одно
время,
то перегоняли друг друга; горы выходили из себя, а губернаторы, вероятно, пуще их.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не любят даже
тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому
время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а
тот пошлет к микадо.
А свежо: зима
в полном разгаре, всего шесть градусов тепла. Небо ясно; ночи светлые; вода сильно искрится. Вообще, судя по
тому, что мы до сих пор испытали, можно заключить, что Нагасаки — один из благословенных уголков мира по климату. Ровная погода: когда ветер с севера — ясно и свежо, с юга — наносит дождь. Но мы видели больше ясного
времени.
В сумерки мы простились с хозяевами и с музыкой воротились домой. Вслед за нами приехали чиновники узнать, довольны ли мы, и привезли гостинцы. Какое наказание с этими гостинцами! побросать ящики
в воду неловко: японцы увидят, скажут, что пренебрегаем подарками, беречь — места нет. Для большой рыбы также сделаны ящики, для конфект особо, для сладкого хлеба опять особо. Я сберег несколько миньятюрных подставок; если довезу,
то увидите образчик терпения и
в то же
время мелочности.
Назначать
время свидания предоставлено было адмиралу. Один раз он назначил чрез два дня, но, к удивлению нашему, японцы просили назначить раньше,
то есть на другой день. Дело
в том, что Кавадзи хотелось
в Едо, к своей супруге, и он торопил переговорами. «Тело здесь, а душа
в Едо», — говорил он не раз.
Погода здесь во все
время нашего пребывания была непостоянная:
то дует северный муссон, иногда свежий до степени шторма,
то идет проливной, безотрадный дождь. Зато чуть проглянет солнце — все становится так прозрачно, ясно, так млеет
в радости… У нас, однако ж, было довольно дурной погоды — такой уж февраль здесь.
Они усердно утешали нас
тем, что теперь
время сьесты, — все спят, оттого никто по улицам, кроме простого народа, не ходит, а простой народ ни по-французски, ни по-английски не говорит, но зато говорит по-испански, по-китайски и по-португальски, что, перед сьестой и после сьесты, по улицам, кроме простого народа, опять-таки никто не ходит, а непростой народ все ездит
в экипажах и говорит только по-испански.
Бухта не закрыта от зюйда, и становиться
в ней на якорь опасно, хотя
в это
время года,
то есть при норд-остовом муссоне,
в ней хорошо; зюйдовых ветров нет.
Завтра снимаемся с якоря и идем на неделю
в Нагасаки, а потом, мимо корейского берега, к Сахалину и далее,
в наши владения. Теперь рано туда: там еще льды. Здесь даже, на южном корейском берегу, под 34-м градусом ‹северной› широты, так холодно, как у нас
в это
время в Петербурге, тогда как
в этой же широте на западе, на Мадере например,
в январе прошлого года было жарко. На
то восток.
Иногда случалось даже так, что китайцы покровительствовали корейцам и
в то же
время не мешали брать с них дань монголам и тунгусам.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят
в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший
в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к
тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Между
тем судно подняло американский флаг; но мы не поверили, потому что слышали, как англичане
в это
время отличались под чужими флагами
в разных морях.
Разочарованные насчет победы над неприятелем [
В это самое
время, именно 16 августа, совершилось между
тем, как узнали мы
в свое
время, геройское, изумительное отражение многочиленного неприятеля горстью русских по
ту сторону моря,
в Камчатке.], мы продолжали плыть по курсу
в Аян.
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс
в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не
то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то
в каком положении
в это
время? Между
тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит
то, что
те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи
в нужде во
время голода, не торгуют и
того гляди еще подерутся между собой.
Наконец одного здорового я застал врасплох и потребовал, чтобы он ехал. Он отговаривался
тем, что недавно воротился и что надо лошадей кормить и самому поесть. «Сколько тебе нужно
времени?» — спросил я. «Три часа». — «Корми четыре, а потом запрягай», — сказал я и принялся, не помню
в который раз, пить чай.
А заключилось оно грандиозной катастрофой, именно землетрясением
в Японии и гибелью фрегата «Дианы», о чем
в свое
время газеты извещали публику. О
том же подробно доносил великому князю, генерал-адмиралу, начальник экспедиции
в Японию генерал-адъютант (ныне граф) Е.
В. Путятин.
В то самое
время как мои бывшие спутники близки были к гибели, я,
в течение четырех месяцев, проезжал десять тысяч верст по Сибири, от Аяна на Охотском море до Петербурга, и,
в свою очередь, переживал если не страшные,
то трудные, иногда и опасные
в своем роде минуты.