Неточные совпадения
В Англии и ее колониях письмо
есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и
так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же.
«Да как вы там
будете ходить — качает?» — спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника,
так уж в ней качает.
«Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село,
так затушат все огни, — говорили другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу! — пугали некоторые, — пресная вода там в редкость, все больше ром
пьют».
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна
была когда-то под водою, а вот это дно
было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к
такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
Все
так обыкновенно, все это
так должно
быть.
Но эта первая буря мало подействовала на меня: не
бывши никогда в море, я думал, что это
так должно
быть, что иначе не бывает, то
есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.
Офицеры объяснили мне сущую истину, мне бы следовало
так и понять просто, как оно
было сказано, — и вся тайна
была тут.
Такой ловкости и цепкости, какою обладает матрос вообще, а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса все
было на своем месте, между прочим и книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием и перевязал, на случай качки, веревками
так, что нельзя
было вынуть ни одной без его же чудовищной силы и ловкости, и я до Англии пользовался книгами из чужих библиотек.
Не ездите, Христа ради!» Вслушавшись в наш разговор, Фаддеев заметил, что качка ничего, а что
есть на море
такие места, где «крутит», и когда корабль в эдакую «кручу» попадает,
так сейчас вверх килем повернется.
«Как же быть-то, — спросил я, — и где
такие места
есть?» — «Где
такие места
есть? — повторил он, — штурмана знают, туда не ходят».
«Как же
так, — говорил он всякому, кому и дела не
было до маяка, между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса мы должны видеть его.
В
такую погоду хочется уйти в себя, сосредоточиться, а матросы
пели и плясали.
Обедали,
пили чай, разговаривали, читали, заучили картину обоих берегов наизусть, и все-таки времени оставалось много.
«Да, право, я не хочу:
так что-то…» — «Нет, верно, нехорош суп: недаром вы не
едите.
Я, кажется, прилагаю все старания, — говорит он со слезами в голосе и с пафосом, — общество удостоило меня доверия, надеюсь, никто до сих пор не
был против этого, что я блистательно оправдывал это доверие; я дорожу оказанною мне доверенностью…» — и
так продолжает, пока дружно не захохочут все и наконец он сам.
«Вам что за дело?» — «Может
быть, что-нибудь насчет стола, находите, что это нехорошо, дорого,
так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Так, например, я не постиг уже поэзии моря, может
быть, впрочем, и оттого, что я еще не видал ни «безмолвного», ни «лазурного» моря и, кроме холода, бури и сырости, ничего не знаю.
Если много явилось и исчезло разных теорий о любви, чувстве, кажется,
таком определенном, где форма, содержание и результат
так ясны, то воззрений на дружбу
было и
есть еще больше.
Мудрено ли, что при
таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он
был везде по три раза.
Лондон по преимуществу город поучительный, то
есть нигде, я думаю, нет
такого множества средств приобресть дешево и незаметно всяких знаний.
Самый Британский музеум, о котором я
так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не
есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Вечером он для иностранца — тюрьма, особенно в
такой сезон, когда нет спектаклей и других публичных увеселений, то
есть осенью и зимой.
«Зачем салфетка? — говорят англичане, — руки вытирать? да они не должны
быть выпачканы»,
так же как и рот, особенно у англичан, которые не носят ни усов, ни бород.
Прежде
был принят в здешних государственных кассах, между прочим в банке, какой-то тоже неотпираемый замок; по крайней мере он долго слыл
таким.
Они ответят на дельный вопрос, сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т. п., но не
будут довольны, если вы к ним обратитесь просто
так, поговорить.
В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может
быть,
так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен:
есть совершенные брюнетки, то
есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих ног: не знаю, правда ли? Мне кажется, тут
есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие другие женщины не выставляют
так своих ног напоказ, как англичанки: переходя через улицу, в грязь, они
так высоко поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать ноги.
Этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства; что этот эпизод
есть обыкновенное явление в этой жизни; что в три года может случиться много
такого, чего не выживешь в шестьдесят лет жизни, особенно нашей русской жизни!
Потом часам к шести сходились обедать во второй раз,
так что отец Аввакум недоумевал, после которого обеда надо
было лечь «отдохнуть».
Северный ветер дышал
такой прохладой, что в байковом пальто от него трудно
было спрятаться.
С книгами поступил он
так же, как и прежде: поставил их на верхние полки, куда рукой достать
было нельзя, и
так плотно уставил, что вынуть книгу не
было никакой возможности.
У него
было то же враждебное чувство к книгам, как и у берегового моего слуги: оба они не любили предмета, за которым надо
было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь,
так, того и гляди, разорвешь.
Иногда он, не зная назначения какой-нибудь вещи, брал ее в руки и долго рассматривал, стараясь угадать, что бы это
такое было, и уже ставил по своему усмотрению.
Странно, даже досадно
было бы, если б дело обошлось
так тихо и мирно, как где-нибудь в Финском заливе.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало
быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что
такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Утомленный, заснешь опять; вдруг удар, точно подземный,
так что сердце дрогнет — проснешься: ничего — это поддало в корму, то
есть ударило волной…
Я ахнул: платье, белье, книги, часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я
было расположил
так аккуратно по ящикам бюро, — все это в кучке валялось на полу и при каждом толчке металось то направо, то налево.
И это не от злости: он совсем не
был зол, а
так, черта, требующая тонкого анализа и особенного определения.
Он
был почти везде, а где не
был,
так не печалится, если не удастся побывать.
Меня сорвало с него и ударило грудью о кресло
так сильно, что кресло хотя и осталось на месте, потому что
было привязано к полу, но у него подломилась ножка, а меня перебросило через него и повлекло дальше по полу.
Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо! Мы
были в 30-х градусах ‹северной› широты. Мы
так были заняты, что и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно на берега, мимо которых мы шли и которых не видали.
Гавани на Мадере нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй,
есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани,
так что с судов разговаривать можно, — все еще пятнадцать сажен.
Их
так много накопилось в карманах всех платьев, что лень
было заняться побросать их за борт.
Они опять стали бороться со мной и
таки посадили, или, лучше сказать, положили, потому что сидеть
было неловко.
«Как же вы
пьете вино, когда и
так жарко?» — спросил я их с помощью мальчишек и посредством трех или четырех языков.
Не
будь их на Мадере, гора не возделывалась бы
так деятельно, не
была бы застроена
такими изящными виллами, да и дорога туда не
была бы
так удобна; народ этот не одевался бы
так чисто по воскресеньям.
На одной вилле, за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но
так гордо, с
таким холодным достоинством, что неловко и нескромно
было смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно
быть, мисс или леди, но никак не синьора.
Хороша зима! А кто ж это порхает по кустам,
поет? Не наши ли летние гостьи? А там какие это цветы выглядывают из-за забора? Бывают же
такие зимы на свете!
Во всю дорогу в глазах
была та же картина, которую вытеснят из памяти только
такие же, если
будут впереди.