Неточные совпадения
Но ветер был не совсем попутный, и
потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился,
а мы стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим» ветром.
Да, несколько часов пробыть на море скучно,
а несколько недель — ничего,
потому что несколько недель уже есть капитал, который можно употребить в дело, тогда как из нескольких часов ничего не сделаешь.
Дружба, как бы она ни была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия. Только любовникам позволительно плакать и рваться от тоски, прощаясь,
потому что там другие двигатели: кровь и нервы; оттого и боль в разлуке. Дружба вьет гнездо не в нервах, не в крови,
а в голове, в сознании.
Не спишь,
потому что не хочется спать,
а забываешься от утомления в полудремоте, и в этом состоянии опять носятся над головой уродливые грезы, опять галлюцинации; знакомые лица являются, как мифологические боги и богини.
Меня сорвало с него и ударило грудью о кресло так сильно, что кресло хотя и осталось на месте,
потому что было привязано к полу, но у него подломилась ножка,
а меня перебросило через него и повлекло дальше по полу.
Он представил нас ей, но, к сожалению, она не говорила ни на каком другом языке, кроме португальского, и
потому мы только поглядели на нее,
а она на нас.
Да что это, пассат, что ли, дует?» — спросил я,
а сам придержался за снасть,
потому что время от времени покачивало.
Матросы наши мифологии не знают и
потому не только не догадались вызвать Нептуна, даже не поздравили нас со вступлением в его заветные владения и не собрали денежную или винную дань,
а мы им не напомнили, и день прошел скромно.
Broom значит метла; дерево названо так
потому, что у него нет листьев,
а есть только тонкие и чрезвычайно длинные зеленые прутья, которые висят, как кудри, почти до земли.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у каждого ту же разноголосицу показаний, и все они верны, каждое своему моменту, именно моменту,
потому что здесь все изменяется не по дням,
а по часам.
Еще до сих пор не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность,
потому что нельзя еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть стоит наравне с австралийскою,
а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
По дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал в наш карт,
а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же,
потому что у нас за ней никто не хотел смотреть,
а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
А они ничего: тело обнажено, голова открыта,
потому что в тростниковой широкой шляпе неловко было бы носить на шее кули; только косы, чтоб не мешали, подобраны на затылке, как у женщин.
Круглым счетом истребляется зверями по человеку в два дня; особенно погибает много китайцев, вероятно,
потому, что их тут до сорока,
а прочих жителей до двадцати тысяч.
Ноги у всех более или менее изуродованы;
а у которых «от невоспитания, от небрежности родителей» уцелели в природном виде, те подделывают, под настоящую ногу, другую, искусственную, но такую маленькую, что решительно не могут ступить на нее, и
потому ходят с помощью прислужниц.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо,
потому что не все уместились на полу;
а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко,
а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Про другое, которое следовало переслать в Едо, к высшим властям, он велел сказать, что оно должно быть принято с соблюдением церемониала,
а он, губернатор, определить его сам не в состоянии и
потому послал в столицу просить разрешения.
Мы обрадовались, и адмирал принял предложение,
а транспорт все-таки послал,
потому что быков у японцев бить запрещено как полезный рабочий скот и они мяса не едят,
а все рыбу и птиц, поэтому мы говядины достать в Японии не могли.
На плечах у них, казалось, были ружья: надо подозревать так,
потому что самые ружья спрятаны в чехлах,
а может быть, были одни чехлы без ружей.
Он приказал объявить им, что «и так много делают снисхождения, исполняя их обычаи: не ездят на берег; пришли в Нагасаки,
а не в Едо, тогда как могли бы сделать это,
а они не ценят ничего этого, и
потому кататься будем».
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый день выведывать о намерениях адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко,
потому что им велено следить за нами,
а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», — сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Вы только отсторонились от одного,
а другой слегка трогает за плечо, вы пятитесь, но вам торопливо кричит третий — вы отскакиваете,
потому что у него в обеих руках какие-то кишки или длинная, волочащаяся по земле рыба.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину,
потому что как ни красиво было небо, как ни ясны ночи,
а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних домах.
А оно никогда не найдет,
потому что подкупленные агенты всегда умеют заблаговременно предупредить хозяина, и груз бросят в реку или свезут: тогда правительство, за фальшивое подозрение, не разделается с иностранцами, и оттого осмотра никогда не бывает.
Баниосы сказали, что полномочные имеют до шестисот человек свиты с собой и
потому едут медленно и не все четверо вдруг,
а по одному.
В «отдыхальне» подали чай, на который просили обратить особенное внимание. Это толченый чай самого высокого сорта: он родился на одной горе, о которой подробно говорит Кемпфер. Часть этого чая идет собственно для употребления двора сиогуна и микадо,
а часть, пониже сорт, для высших лиц. Его толкут в порошок, кладут в чашку с кипятком — и чай готов. Чай превосходный, крепкий и ароматический, но нам он показался не совсем вкусен,
потому что был без сахара. Мы, однако ж, превознесли его до небес.
Отвращения они к нему не имеют, напротив, очень любят,
а не едят только
потому, что не велено, за недостатком скота, который употребляется на работы.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и
потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам,
а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей,
а их шестьдесят человек.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных матросов да двух офицеров,
а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и
потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
Потом вы можете завтракать раза три,
потому что иные завтракают, по положению, в десять часов,
а другие в это время еще гуляют и завтракают позже, и все это за полтора доллара.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя;
а не был
потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь,
а здешний воздух, когда надо ехать в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Проберешься ли цело и невредимо среди всех этих искушений? Оттого мы задумчиво и нерешительно смотрели на берег и не торопились покидать гостеприимную шкуну. Бог знает, долго ли бы мы просидели на ней в виду красивых утесов, если б нам не были сказаны следующие слова: «Господа! завтра шкуна отправляется в Камчатку, и
потому сегодня извольте перебраться с нее»,
а куда — не сказано. Разумелось, на берег.
Но в Аяне, по молодости лет его, не завелось гостиницы, и
потому путешественники, походив по берегу, купив что надобно, возвращаются обыкновенно спать на корабль. Я посмотрел в недоумении на барона Крюднера, он на Афанасья, Афанасий на Тимофея, потом поглядели на князя Оболенского, тот на Тихменева,
а этот на кучера Ивана Григорьева, которого князь Оболенский привез с собою на фрегате «Диана», кругом Америки.
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая,
потому что там других нет), — я сама ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или сидишь; я даже вязала дорогой.
А верхом вы измучитесь по болотам; якутские седла мерзкие…»
Тунгусы — охотники, оленные промышленники и ямщики. Они возят зимой на оленях, но, говорят, эта езда вовсе не так приятна, как на Неве, где какой-то выходец из Архангельска катал публику: издали все ведь кажется или хуже, или лучше, но во всяком случае иначе, нежели вблизи.
А здесь езда на оленях даже опасна,
потому что Мая становится неровно, с полыньями, да, кроме того, олени падают во множестве, не выдерживая гоньбы.
О дичи я не спрашивал, водится ли она,
потому что не проходило ста шагов, чтоб из-под ног лошадей не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «
А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с, не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «
А медведи, волки?..» — «И не видать совсем».
Человек сделал мне постель, буквально «сделал»,
потому что у меня ее не было: он положил на лавку побольше сена, потом непромокаемую шинель, в виде матраца, на это простыню,
а вместо одеяла шинель на вате.
И они позвали его к себе. «Мы у тебя были, теперь ты приди к нам», — сказали они и угощали его обедом, но в своем вкусе, и
потому он не ел. В грязном горшке чукчанка сварила оленины, вынимала ее и делила на части руками — какими — Боже мой! Когда он отказался от этого блюда, ему предложили другое, самое лакомое: сырые оленьи мозги. «Мы ели у тебя, так уж и ты, как хочешь,
а ешь у нас», — говорили они.
Ну, так вот я в дороге. Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы?
А ничего. Сижу в своей открытой повозке, как в комнате;
а прежде боялся, думал, что в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее,
потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и нос, но они надевают на шею боа.
И привычным людям казалось трудно такое плавание,
а мне, новичку, оно было еще невыносимо и
потому, что у меня, от осеннего холода, возобновились жестокие припадки, которыми я давно страдал, невралгии с головными и зубными болями.
Я не унывал нисколько, отчасти
потому, что мне казалось невероятным, чтобы цепи — канаты двух, наконец, трех и даже четырех якорей не выдержали,
а главное — берег близко. Он,
а не рифы, был для меня «каменной стеной», на которую я бесконечно и возлагал все упование. Это совершенно усыпляло всякий страх и даже подозрение опасности, когда она была очевидна. И я смотрел на всю эту «опасную» двухдневную минуту как на дело, до меня нисколько не касающееся.