Неточные совпадения
Не одна она оплакивала разлуку: сильно горевал тоже камердинер Сашеньки, Евсей. Он отправлялся
с барином в Петербург, покидал самый теплый угол в дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого министра в хозяйстве Анны Павловны и —
что всего важнее для Евсея — первой ее ключницы.
— Аграфена! — раздалось вдруг из другой комнаты, — ты никак
с ума сошла! разве не знаешь,
что Сашенька почивает? Подралась,
что ли,
с своим возлюбленным на прощанье?
— Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? — говорила она плача, —
что мелешь, дуралей! Свяжусь я
с Прошкой! разве не видишь сам,
что от него путного слова не добьешься? только и знает,
что лезет
с ручищами…
— Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня?
С Прошкой свяжусь! вишь,
что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно — свинья свиньей! Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук — и не увидишь.
— Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, —
что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская!
С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
Вон
с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем; а вон и пшеничка есть, и гречиха; только гречиха нынче не то,
что прошлый год: кажется, плоха будет.
— Так вот
что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог
с тобой! поезжай, уж если тебя так тянет отсюда: я не удерживаю! По крайней мере не скажешь,
что мать заедает твою молодость и жизнь.
В аттестате его сказано было,
что он знает
с дюжину наук да
с полдюжины древних и новых языков.
Гораздо более беды для него было в том,
что мать его, при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу
с тем,
что ожидало его и ожидает всякого впереди.
Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться
с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать,
что он мужчина.
Знаешь,
что я придумала? положить в один носок твой бумажник
с деньгами.
Они готовы подцепить, как увидят,
что с денежками да хорошенький.
Разве
что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы и он захочет выдать за тебя дочь — ну, тогда можно, только отпиши: я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не подсунули так какую-нибудь, лишь бы
с рук сбыть: старую девку или дрянь.
Тот, про которого говорится, был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в избе или в каком-то странном здании, похожем
с виду на амбар, — ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня; но он лет двадцать постоянно твердит,
что с будущей весной приступит к стройке нового дома.
С виду он полный, потому
что у него нет ни горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается,
что весь век живет чужими горестями и заботами; но ведь известно,
что чужие горести и заботы не сушат нас: это так заведено у людей.
Но зато ему поручают, например, завезти мимоездом поклон от такой-то к такому-то, и он непременно завезет и тут же кстати позавтракает, — уведомить такого-то,
что известная-де бумага получена, а какая именно, этого ему не говорят, — передать туда-то кадочку
с медом или горсточку семян,
с наказом не разлить и не рассыпать, — напомнить, когда кто именинник.
— А где же Антон Иваныч? — спросил бы всякий непременно
с изумлением. —
Что с ним? да почему его нет?
И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать,
что с ним, не заболел ли, не уехал ли? И если он болен, то и родного не порадуют таким участьем.
—
Что такое? —
с испугом спросила Анна Павловна.
—
Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! — сказала, крестясь, Анна Павловна. — Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась
с деточками на руках. Шутка ли: пятеро, и все почти девочки! А когда похороны?
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро
с подрядчиком, да все как-то не сходимся… а как, думаю, не поехать?..
что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
— Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить! — сказал Антон Иваныч
с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. —
Что вы его, на убой,
что ли, отправляете? — Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
—
Что за наливка! какой аромат пошел! Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдешь! — сказал он
с выражением большого удовольствия.
— Нет, Аграфена Ивановна,
что хотите делайте, а не отдам: вы
с ним станете играть. Прощайте!
У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась
с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс в обе стороны,
чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому
что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.
Ямщик посмотрел на седелку и, увидев,
что она на своем месте, не тронулся
с козел, а только кнутом поправил немного шлею.
Однажды утром, когда он проснулся и позвонил, человек, вместе
с чаем, принес ему три письма и доложил,
что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым, а его — Петра Иваныча — дядей, и обещался зайти часу в двенадцатом.
— Племянник из провинции — вот сюрприз! — ворчал он, — а я надеялся,
что меня забыли в том краю! Впрочем,
что с ними церемониться! отделаюсь…
— Слушаю-с, — отвечал слуга, — а
с гостинцами
что прикажете делать?
Петр Иваныч медленно положил письмо на стол, еще медленнее достал сигару и, покатав ее в руках, начал курить. Долго обдумывал он эту штуку, как он называл ее мысленно, которую сыграла
с ним его невестка. Он строго разобрал в уме и то,
что сделали
с ним, и то,
что надо было делать ему самому.
Но,
с другой стороны, представлялось вот
что: мать отправила сына прямо к нему, на его руки, не зная, захочет ли он взять на себя эту обузу, даже не зная, жив ли он и в состоянии ли сделать что-нибудь для племянника.
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник, то не отказывай. Да поди узнай, занята ли здесь вверху комната,
что отдавалась недавно, и если не занята, так скажи,
что я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну
что мы станем
с ними делать?
Александр, кажется, разделял мнение Евсея, хотя и молчал. Он подошел к окну и увидел одни трубы, да крыши, да черные, грязные, кирпичные бока домов… и сравнил
с тем,
что видел, назад тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно.
Вон Матвей Матвеич вышел из дому,
с толстой палкой, в шестом часу вечера, и всякому известно,
что он идет делать вечерний моцион,
что у него без того желудок не варит и
что он остановится непременно у окна старого советника, который, также известно, пьет в это время чай.
— Как жаль,
что вы не сказали мне давеча, дядюшка: я бы пошел вместе
с вами.
—
Что ж! если есть способности, так он пойдет здесь… ведь и вы не
с большего начали, а вот, слава богу…
Александр подошел
с бумагами к столу и увидел,
что дядя читает письмо. Бумаги у него выпали из рук.
— Стало быть, вы не прочли,
что тут написано? —
с живостью спросил Александр.
— Да
что ты?
что с тобой?
— Пиши, пиши: «Но мы начинаем привыкать друг к другу. Он даже говорит,
что можно и совсем обойтись без любви. Он не сидит со мной, обнявшись,
с утра до вечера, потому
что это вовсе не нужно, да ему и некогда». «Враг искренних излияний», — это можно оставить: это хорошо. Написал?
Он думает и чувствует по-земному, полагает,
что если мы живем на земле, так и не надо улетать
с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призваны.
Любви и дружбе тоже верит, только не думает,
что они упали
с неба в грязь, а полагает,
что они созданы вместе
с людьми и для людей,
что их так и надобно понимать и вообще рассматривать вещи пристально,
с их настоящей стороны, а не заноситься бог знает куда.
— Не-уже-ли? — воскликнул дядя, — да как это я? и не заметил; смотри, пожалуй, сжег такую драгоценность… А впрочем, знаешь
что? оно даже,
с одной стороны, хорошо…
— Станет она уверять жениха,
что никого не любила! — говорил почти сам
с собою Александр.
— Нет, я уверен,
что она прямо,
с благородной откровенностью отдаст ему мои письма и…
—
Что вы, дядюшка! да этот проект был представлен одному значительному лицу, любителю просвещения; за это однажды он пригласил меня
с ректором обедать. Вот начало другого проекта.
— Вот видите, дядюшка, я думаю,
что служба — занятие сухое, в котором не участвует душа, а душа жаждет выразиться, поделиться
с ближними избытком чувств и мыслей, переполняющих ее…
— Ну так
что же? —
с нетерпением спросил дядя.
Зато нынче порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает
с голода на чердаке, хоть за ним и не бегают по улицам и не указывают на него пальцами, как на шута; поняли,
что поэт не небожитель, а человек: так же глядит, ходит, думает и делает глупости, как другие:
чего ж тут смотреть?..
И
что тогда творится
с нами?
Небес далеких тишина
В тот миг ужасна и страшна…