Неточные совпадения
— Господи, господи боже мой! —
говорила Анна Павловна, качая головой, — жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на
той неделе
с вами же поклон прислал!
Надо приучаться тебе
с самого начала жить одному, без няньки; завести свое маленькое хозяйство,
то есть иметь дома свой стол, чай, словом свой угол, — un chez soi, как
говорят французы.
Утром Петр Иваныч привез племянника в департамент, и пока сам он
говорил с своим приятелем — начальником отделения, Александр знакомился
с этим новым для него миром. Он еще мечтал все о проектах и ломал себе голову над
тем, какой государственный вопрос предложат ему решить, между
тем все стоял и смотрел.
— Тебе решительно улыбается фортуна, —
говорил Петр Иваныч племяннику. — Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а
с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только
говорит, что ты рассеян:
то запятых не поставишь,
то забудешь написать содержание бумаги. Пожалуйста, отвыкни: главное дело — обращай внимание на
то, что у тебя перед глазами, а не заносись вон куда.
В глазах блистали самоуверенность и отвага — не
та отвага, что слышно за версту, что глядит на все нагло и ухватками и взглядами
говорит встречному и поперечному: «Смотри, берегись, не задень, не наступи на ногу, а не
то — понимаешь?
с нами расправа коротка!» Нет, выражение
той отваги, о которой
говорю, не отталкивает, а влечет к себе.
— Отвези ей эту бумагу, скажи, что вчера только, и
то насилу, выдали из палаты; объясни ей хорошенько дело: ведь ты слышал, как мы
с чиновником
говорили?
Иван Иваныч и ему
с почтением начал подносить свою табакерку, предчувствуя, что он, подобно множеству других, послужив, как он
говаривал, без году неделю, обгонит его, сядет ему на шею и махнет в начальники отделения, а там, чего доброго, и в вице-директоры, как вон
тот, или в директоры, как этот, а начинали свою служебную школу и
тот и этот под его руководством.
Если б мы жили среди полей и лесов дремучих — так, а
то жени вот этакого молодца, как ты, — много будет проку! в первый год
с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы, о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе
того… а без состояния так еще хуже! есть,
говорит, нечего!
Справедливость требует сказать, что она иногда на вздохи и стихи отвечала зевотой. И не мудрено: сердце ее было занято, но ум оставался празден. Александр не позаботился дать ему пищи. Год, назначенный Наденькою для испытания, проходил. Она жила
с матерью опять на
той же даче. Александр заговаривал о ее обещании, просил позволения
поговорить с матерью. Наденька отложила было до переезда в город, но Александр настаивал.
Граф
говорил обо всем одинаково хорошо,
с тактом, и о музыке, и о людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин, в
том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже
того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты
говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а
с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
Лизавета Александровна вынесла только
то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще не зная своей жены. О любви он ей никогда не
говорил и у ней не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства
с ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут сама собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
Я покачал головой и сказал ему, что я хотел
говорить с ним не о службе, не о материальных выгодах, а о
том, что ближе к сердцу: о золотых днях детства, об играх, о проказах…
—
То же, что и прежде, — отвечала Лизавета Александровна. — Вы думаете, что он
говорил вам все это
с сердцем, от души?
Какая разница ты: когда, расширяся шумящими крылами, будешь летать под облаками, мне придется утешаться только
тем, что в массе человеческих трудов есть капля и моего меда, […струны вещие баянов — в третьей песне поэмы «Руслан и Людмила» А.
С. Пушкина: «И струны громкие Баянов…»…расширяся шумящими крылами… летать под облаками… капля и моего меда — в басне И.А. Крылова «Орел и Пчела»:] как
говорит твой любимый автор.
— Он все врет, — продолжал Петр Иваныч. — Я после рассмотрел, о чем он хлопочет. Ему только бы похвастаться, — чтоб о нем
говорили, что он в связи
с такой-то, что видят в ложе у такой-то, или что он на даче сидел вдвоем на балконе поздно вечером, катался, что ли, там
с ней где-нибудь в уединенном месте, в коляске или верхом. А между
тем выходит, что эти так называемые благородные интриги — чтоб черт их взял! — гораздо дороже обходятся, чем неблагородные. Вот из чего бьется, дурачина!
«А
та беда,
говорит, что он у ней теперь
с утра до вечера сидит…»
Юлия была уж взволнована ожиданием. Она стояла у окна, и нетерпение ее возрастало
с каждой минутой. Она ощипывала китайскую розу и
с досадой бросала листья на пол, а сердце так и замирало: это был момент муки. Она мысленно играла в вопрос и ответ: придет или не придет? вся сила ее соображения была устремлена на
то, чтоб решить эту мудреную задачу. Если соображения
говорили утвердительно, она улыбалась, если нет — бледнела.
О будущем они перестали
говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались
то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий,
то блистательные балы
с толпой красавиц,
то вечно занятой и деловой дядя,
то покинутые занятия…
— Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда
с высшими взглядами, а дела своего под носом не видят. Как понадобится бумагу написать — смотришь, и
того… Я не про тебя
говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим; не удалось — и нос повесили.
— Эх вы, рыболовы! —
говорил между
тем Костяков, поправляя свои удочки и поглядывая по временам злобно на Александра, — куда вам рыбу ловить! ловили бы вы мышей, сидя там у себя, на диване; а
то рыбу ловить! Где уж ловить, коли из рук ушла? чуть во рту не была, только что не жареная! Диво еще, как у вас
с тарелки не уходит!
— Какой клев, когда под руку
говорят, — отвечал
тот сердито. — Вот тут прошел какой-то леший, болтнул под руку — и хоть бы клюнуло
с тех пор. А вы, видно, близко в этих местах изволите жить? — спросил он у Эдипа.
Она думала
тем затронуть его самолюбие и, как она
говорила, помучить. Она вслух разговаривала
с нянькой о доме, о хозяйстве, чтобы показать, что она даже и не видит Адуева. А он иногда и точно не видал ее, увидев же, сухо кланялся — и ни слова.
Он
говорит с ней, как бы
говорил с приятелем,
с дядей: никакого оттенка
той нежности, которая невольно вкрадывается в дружбу мужчины и женщины и делает эти отношения непохожими на дружбу.
— Один покажет вам, —
говорил он, — цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть о
том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается
с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Но он не мог ничего
говорить. Он
с той же глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя.
— Господи! какой покой! —
говорил он,
то поджимая,
то протягивая ноги, —
то ли дело здесь! А у нас, в Петербурге, просто каторжное житье! Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна?
С последней станции ничего не ели.
Анна Павловна посмотрела, хорошо ли постлана постель, побранила девку, что жестко, заставила перестлать при себе и до
тех пор не ушла, пока Александр улегся. Она вышла на цыпочках, погрозила людям, чтоб не смели
говорить и дышать вслух и ходили бы без сапог. Потом велела послать к себе Евсея.
С ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве мамка его ушибла, и
с тех пор от него отдает немного водкою.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит
с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (
с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд
с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Говорят, что я им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного,
то, право, без всякой ненависти.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.