Неточные совпадения
— Друг! друг! истинный друг! — говорил Адуев со слезами на глазах. — За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О,
есть дружба
в мире! навек, не правда ли? — говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот
мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда
будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят, забудут, и тогда нас не потревожат и слухи о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь,
в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
И только. Но Александр редко заходил, да и некогда
было: утро на службе, после обеда до ночи у Любецких; оставалась ночь, а ночью он уходил
в свой особенный, сотворенный им
мир и продолжал творить. Да притом не мешает же ведь соснуть немножко.
— Оспоривать с дубиной
в руках! — перебил дядя, — мы не
в киргизской степи.
В образованном
мире есть другое орудие. За это надо
было взяться вовремя и иначе, вести с графом дуэль другого рода,
в глазах твоей красавицы.
Ему как-то нравилось играть роль страдальца. Он
был тих, важен, туманен, как человек, выдержавший, по его словам, удар судьбы, — говорил о высоких страданиях, о святых, возвышенных чувствах, смятых и втоптанных
в грязь — «и кем? — прибавлял он, — девчонкой, кокеткой и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня
в мир для того, чтоб все, что
было во мне высокого, принести
в жертву ничтожеству?»
В этом
мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять жизнь и время на два разделения — присутствие и отсутствие, на два времени года — весну и зиму; первому соответствует весна, зима второму, — потому что, как бы ни
были прекрасны цветы и чиста лазурь неба, но
в отсутствии вся прелесть того и другого помрачается;
в целом
мире видеть только одно существо и
в этом существе заключать вселенную…
Когда умру, то
есть ничего не
буду чувствовать и знать, струны вещие баянов не станут говорить обо мне, отдаленные века, потомство,
мир не наполнятся моим именем, не узнают, что жил на свете статский советник Петр Иваныч Адуев, и я не
буду утешаться этим
в гробе, если я и гроб уцелеем как-нибудь до потомства.
«Принимая участие
в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно. Автор должен
быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь
мир.
В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований
в пустых, бесплодных мечтах,
в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
А как счастлив бывал он
в этой комнате некогда! он
был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее
было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый
мир, и
в нем самом холод, тоска…
Он уже чувствовал, что идеи покинутого
мира посещали его реже, вращаясь
в голове медленнее и, не находя
в окружающем ни отражения, ни сопротивления, не сходили на язык и умирали не плодясь.
В душе
было дико и пусто, как
в заглохшем саду. Ему оставалось уж немного до состояния совершенной одеревенелости. Еще несколько месяцев — и прощай! Но вот что случилось.
— И дружбу хорошо ты понимал, — сказал он, — тебе хотелось от друга такой же комедии, какую разыграли, говорят,
в древности вон эти два дурака… как их? что один еще остался
в залоге, пока друг его съездил повидаться… Что, если б все-то так делали, ведь просто весь
мир был бы дом сумасшедших!
Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки
в Петербург; вспомнил, как,
будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым; как она, указывая ему на звезды, говорила, что это очи божиих ангелов, которые смотрят на
мир и считают добрые и злые дела людей; как небожители плачут, когда
в итоге окажется больше злых, нежели добрых дел, и как радуются, когда добрые дела превышают злые.
Всякое явление
в мире науки и искусства, всякая новая знаменитость будили
в нем вопрос: «Почему это не я, зачем не я?» Там на каждом шагу он встречал
в людях невыгодные для себя сравнения… там он так часто падал, там увидал как
в зеркале свои слабости… там
был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем не основанное славолюбие; там изящный
мир и куча дарований, между которыми он не играл никакой роли.
Он тогда опомнился и стал догадываться, что, ограждая жену методически от всех уклонений, которые могли бы повредить их супружеским интересам, он вместе с тем не представил ей
в себе вознаградительных условий за те, может
быть, непривилегированные законом радости, которые бы она встретила вне супружества, что домашний ее
мир был не что иное, как крепость, благодаря методе его неприступная для соблазна, но зато
в ней встречались на каждом шагу рогатки и патрули и против всякого законного проявления чувства…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся //
В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по
миру, // Не отойдя сосет!
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да
быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. // И так я на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли
мир // (Сказал я,
миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину //
В останные часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а
в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел
в город оловянных солдатиков и однажды,
в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки
была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского
мира…
Начертавши прямую линию, он замыслил втиснуть
в нее весь видимый и невидимый
мир, и притом с таким непременным расчетом, чтоб нельзя
было повернуться ни взад, ни вперед, ни направо, ни налево.