Неточные совпадения
Между тем писать выучился Райский быстро,
читал со страстью историю, эпопею, роман, басню, выпрашивал, где мог,
книги, но с фактами, а умозрений не любил, как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии
в мир действительный.
Так было до воскресенья. А
в воскресенье Райский поехал домой, нашел
в шкафе «Освобожденный Иерусалим»
в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег
читать до темноты. А
в понедельник утром унес
книгу в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
Он сжимался
в комок и
читал жадно, почти не переводя духа, но внутренно разрываясь от волнения, и вдруг
в неистовстве бросал
книгу и бегал как потерянный, когда храбрый Ринальд или,
в романе мадам Коттен, Малек-Адель изнывали у ног волшебницы.
А что он
читал там, какие
книги,
в это не входили, и бабушка отдала ему ключи от отцовской библиотеки
в старом доме, куда он запирался,
читая попеременно то Спинозу, то роман Коттен, то св. Августина, а завтра вытащит Вольтера или Парни, даже Боккачио.
То писал он стихи и
читал громко, упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег и плавал
в трепете,
в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая жизнь, как
в тех
книгах, а не та, которая окружает его…
— Я всегда прежде посмотрю, — продолжала она смелее, — и если печальный конец
в книге — я не стану
читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я и бросила.
Прочими
книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось,
читала или не
читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до
книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать
книги на попечение Леонтия.
— Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, — лучше понимаем, много учились, все знаем, все
читаем. Как бы она не ошиблась… Не все
в книгах написано!
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я перехожу к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я пойду, какую дорожку выберу
в саду, где сяду, какую
книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо,
читает много
книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там
в помещичьем кругу. Даже французские книжки
читает и покуривает — это уж и не пристало бы к рясе…
С Райским говорила о литературе; он заметил из ее разговоров, что она должна была много
читать, стал завлекать ее дальше
в разговор, они
читали некоторые
книги вместе, но непостоянно.
«Что она делает? — вертелось у бабушки
в голове, —
читать не
читает — у ней там нет
книг (бабушка это уже знала), разве пишет: бумага и чернильница есть».
Она вытащила из сундука, из-под хлама
книгу и положила у себя на столе, подле рабочего ящика. За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они
читали ей вслух попеременно, по вечерам, особенно
в дурную погоду, так как глаза у ней плохи и сама она
читать не может.
— Что это за
книга? — спросил Райский вечером. Потом взял, посмотрел и засмеялся. — Вы лучше «Сонник» купите да
читайте! Какую старину выкопали! Это вы, бабушка, должно быть,
читали, когда были влюблены
в Тита Никоныча…
Вон я хотела остеречь их моралью — и даже нравоучительную
книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они
в ту же минуту почти все это и проделали
в саду, что
в книге написано!..
— Кстати о яблоках:
в благодарность за подарок я вам принесу
книг. Вы любите
читать?
— Вера Васильевна! — сказал он, глядя на нее
в смущении. — Борис Павлович, — начал он, продолжая глядеть на нее, — ты знаешь, кто еще
читал твои
книги и помогал мне разбирать их!..
— Послушай, Вера, я хотел у тебя кое-что спросить, — начал он равнодушным голосом, — сегодня Леонтий упомянул, что ты
читала книги в моей библиотеке, а ты никогда ни слова мне о них не говорила. Правда это?
— Я бы не смел останавливать вас, — заметил он, — но один врач — он живет
в Дюссельдорфе, что близ Рейна… я забыл его фамилию — теперь я
читаю его
книгу и, если угодно, могу доставить вам… Он предлагает отменные гигиенические правила… Он советует…
В область мысли, знания она вступила так же недоверчивым и осторожным шагом, как была осторожна и скупа
в симпатиях.
Читала она
книги в библиотеке старого дома, сначала от скуки, без выбора и системы, доставая с полки что попадется, потом из любопытства, наконец некоторые с увлечением.
Неточные совпадения
«Уйди!..» — вдруг закричала я, // Увидела я дедушку: //
В очках, с раскрытой
книгою // Стоял он перед гробиком, // Над Демою
читал. // Я старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди! убил ты Демушку! // Будь проклят ты… уйди!..»
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить
в ваших горенках, // Их
книги прочитать…
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная
читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе,
в книге.
Львов
в домашнем сюртуке с поясом,
в замшевых ботинках сидел на кресле и
в pince-nez с синими стеклами
читал книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал
в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о
книгах, которые он
читал, и
в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.