Неточные совпадения
— Не брал за
руку, не раздавался
поцелуй!..
Полоумную Феклушку нарисовал в пещере, очень удачно осветив одно лицо и разбросанные волосы, корпус же скрывался во мраке: ни терпенья, ни уменья не хватило у него доделывать
руки, ноги и корпус. И как
целое утро высидеть, когда солнце так весело и щедро льет лучи на луг и реку…
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно заметила бабушка и стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что муж в палате, обещала приехать сама, а в заключение взяла
руками Райского за обе щеки и
поцеловала в лоб.
Женщины того мира казались ему особой породой. Как пар и машины заменили живую силу
рук, так там
целая механика жизни и страстей заменила природную жизнь и страсти. Этот мир — без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без мужей и без жен, а только с мужчинами и женщинами.
Он бросился к ней и
поцеловал обе
руки.
Он взял ее ладонь и с упоением
целовал. Она не отнимала
руки.
— Вот, вот, за это право
целовать так вашу
руку чего бы не сделали все эти, которые толпятся около вас!
Он хотел опять
целовать, она отняла
руку.
Теперь он готов был влюбиться в бабушку. Он так и вцепился в нее:
целовал ее в губы, в плечи,
целовал ее седые волосы,
руку. Она ему казалась совсем другой теперь, нежели пятнадцать, шестнадцать лет назад. У ней не было тогда такого значения на лице, какое он видел теперь, ума, чего-то нового.
Райский хотел
поцеловать у Марфеньки
руку.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв
руку Марфеньки и
целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
Другой сидит по
целым часам у ворот, в картузе, и в мирном бездействии смотрит на канаву с крапивой и на забор на противоположной стороне. Давно уж мнет носовой платок в
руках — и все не решается высморкаться: лень.
— Что ж стоите? Скажите merci да
поцелуйте ручку! Ах, какой! — сказала она повелительно и прижала крепко свою
руку к его губам, все с тем же проворством, с каким пришивала пуговицу, так что
поцелуй его раздался в воздухе, когда она уже отняла
руку.
Райский, не уступая ей на почве логики, спускал флаг перед ее симпатией и, смеясь, становился перед ней на колени и
целовал у ней
руку.
Он по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от сна, привставши на цыпочки, положит ему
руку на плечо, чтоб разменяться
поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под
руку с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
— Не подходи близко, не ласкай меня! Милая сестра! — сказал он,
целуя у нее
руку.
Он подошел, взял ее за
руку и
поцеловал. Она немного подалась назад и чуть-чуть повернула лицо в сторону, так, что губы его встретили щеку, а не рот.
— Да… благодарю, — говорила она, подойдя к нему и протянув ему обе
руки. Он взял их, пожал и
поцеловал ее в щеку. Она отвечала ему крепким пожатием и
поцелуем на воздух.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек,
целовал бы у вас
руки, вместо вас ходил бы по полям, под
руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив, встала,
поцеловала у бабушки
руку и ушла. Он встал из-за стола и ушел к себе в комнату.
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался в простенок, когда она проходила мимо его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке,
руку, когда они обе пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул головы, когда Вера взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю в сад, и
целый день не знал, где она и что делает.
— Нет, нет, — твердил он и даже
поцеловал у ней
руку.
Он послал ей
рукой поцелуй и получил в ответ милый поклон. Раза два он уже подъезжал верхом к ее окну и заговорил с ней, доложив ей, как она хороша, как он по уши влюблен в нее.
— А вот этого я и не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу видеть вас одного: хоть на час будьте мой — весь мой… чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она, кладя голову ему на грудь. — Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его
руками за шею и
целуя воздух.
— А любовь… вот кому! — сказала она и вдруг обвилась
руками около шеи Райского, затворила ему рот крепким и продолжительным
поцелуем.
— Ульяна Андреевна, опомнитесь! — говорил он, ставши на колени,
целуя ей
руки, лоб, глаза.
Ей не хотелось говорить. Он взял ее за
руку и пожал; она отвечала на пожатие; он
поцеловал ее в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она
поцеловала его — и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый
поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
— Перекрестите меня! — сказала потом, и, когда бабушка перекрестила ее, она
поцеловала у ней
руку и ушла.
Он и сам было испугался своих слов, но вдруг прижал ее
руку к губам и осыпал ее
поцелуями.
Любовь его к матери наружно выражалась также бурно и неистово, до экстаза. В припадке нежности он вдруг бросится к ней, обеими
руками обовьет шею и облепит горячими
поцелуями: тут уже между ними произойдет буквально драка.
— Здравствуйте, Татьяна Марковна, — сунулся он
поцеловать у ней
руку, — я вам привез концерты в билет… — начал он скороговоркой.
— Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей
поцеловал бы у ней
руку, и оба, не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших…
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго
целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее голову, как ребенка, на
руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
— У меня, видите, такой желобок есть, прямо к носу… — сказал он и сунулся было
поцеловать у невесты
руку, но она не дала.
— Идите скорей — зачем опоздали? — говорила она, краснея от радости и отбиваясь, когда он хотел непременно
поцеловать у ней
руку.
— Что это у вас за гадкая привычка
целовать в ладонь? — заметила она, отнимая у него
руки, — всю
руку изломаете!
Он
поцеловал у бабушки
руку, потом комически раскланялся с Райским и с Верой.
Райский почти не спал
целую ночь и на другой день явился в кабинет бабушки с сухими и горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей
руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
— Хорошенькая
рука, — сказал он,
целуя несколько раз, и потянулся
поцеловать ее в щеку, но она отодвинулась.
Он молча
целовал у ней
руку. Она задумчиво отдала ее ему на волю.
— Простите — я груб! — извинялся он,
целуя у ней
руку. — Но вы сдерживаете чувство, медлите чего-то, допытываетесь, вместо того чтоб наслаждаться…
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув
рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите
поцелуй сестры…
Она обеими
руками взяла его голову,
поцеловала в лоб и быстро пошла прочь.
Он с жаром
поцеловал у ней
руку, и они разошлись.
Райский сидел
целый час как убитый над обрывом, на траве, положив подбородок на колени и закрыв голову
руками. Все стонало в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Это был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и цветами, — и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза
руками и залилась
целым дождем горячих слез.
Татьяна Марковна
поцеловала ее, пригладила ей
рукой немного волосы и вышла, заметив только, «чтоб она велела „Маринке“, или „Машке“, или „Наташке“ прибрать комнату, а то-де, пожалуй, из гостей, из дам кто-нибудь зайдет», — и ушла.
Она подала ему
руку, и он
поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.
Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять
поцеловал у ней
руку.