Неточные совпадения
«Я…
художником хочу быть…» —
думал было он сказать, да вспомнил, как приняли это опекун и бабушка, и не сказал.
Глядя на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не
подумаешь, что это вольный, как птица,
художник мира, ищущий светлых сторон жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего радости и понявшего только скорби.
«Да, долго еще до прогресса! —
думал Райский, слушая раздававшиеся ему вслед детские голоса и проходя в пятый раз по одним и тем же улицам и опять не встречая живой души. — Что за фигуры, что за нравы, какие явления! Все, все годятся в роман: все эти штрихи, оттенки, обстановка — перлы для кисти! Каков-то Леонтий: изменился или все тот же ученый, но недогадливый младенец? Он — тоже находка для
художника!»
— Да, я артист, — отвечал Марк на вопрос Райского. — Только в другом роде. Я такой артист, что купцы называют «
художник». Бабушка ваша, я
думаю, вам говорила о моих произведениях!
Он нарочно станет
думать о своих петербургских связях, о приятелях, о
художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
«Но ведь иной недогадливый читатель
подумает, что я сам такой, и только такой! — сказал он, перебирая свои тетради, — он не сообразит, что это не я, не Карп, не Сидор, а тип; что в организме
художника совмещаются многие эпохи, многие разнородные лица… Что я стану делать с ними? Куда дену еще десять, двадцать типов!..»
Неточные совпадения
У него была способность понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он
подумал, что у него есть то самое, что нужно для
художника, и, несколько времени поколебавшись, какой он выберет род живописи: религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся писать.
— А что же, правда, что этот Михайлов в такой бедности? — спросил Вронский,
думая, что ему, как русскому меценату, несмотря на то, хороша ли или дурна его картина, надо бы помочь
художнику.
— Но вы, господин Самгин, не
думайте, я ведь гения не отрицаю,
художника всесветного превозношу совокупно со всеми.
«Это — свойство
художника, —
подумал он, приподняв воротник пальто, засунул руки глубоко в карманы и пошел тише. —
Художники, наверное,
думают так в своих поисках наиболее характерного в главном. А возможно, что это — своеобразное выражение чувства самозащиты от разрушительных ударов бессмыслицы».
«Большинство людей — только части целого, как на картинах Иеронима Босха. Обломки мира, разрушенного фантазией
художника», —
подумал Самгин и вздохнул, чувствуя, что нашел нечто, чем объяснялось его отношение к людям. Затем он поискал: где его симпатии? И — усмехнулся, когда нашел: