Неточные совпадения
Они — не жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые, за кусок хлеба, за одежду, за обувь и кров, служат животному голоду. Нет: там жрицы сильных,
хотя искусственных страстей, тонкие актрисы, играют в
любовь и жизнь, как игрок в карты.
Полина Карповна вдова. Она все вздыхает, вспоминая «несчастное супружество»,
хотя все говорят, что муж у ней был добрый, смирный человек и в ее дела никогда не вмешивался. А она называет его «тираном», говорит, что молодость ее прошла бесплодно, что она не жила
любовью и счастьем, и верит, что «час ее пробьет, что она полюбит и будет любить идеально».
Он так целиком и
хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить роман, набросав на свои отношения с Верой таинственный полупокров: он уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к
любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не
любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со слезами, и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты!
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается путем уступок, счастья, и обращается там, смотря по обстоятельствам, во что
хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую, святую, неизменную
любовь — я ей не верю, — но во что бы ни было, во всяком случае, в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да?
Возвышенная
любовь — это мундир, в который
хотят нарядить страсть, но она беспрестанно лезет вон и рвет его.
— Вы рассудите, бабушка: раз в жизни девушки расцветает весна — и эта весна —
любовь. И вдруг не дать свободы ей расцвесть, заглушить, отнять свежий воздух, оборвать цветы… За что же и по какому праву вы
хотите заставить, например, Марфеньку быть счастливой по вашей мудрости, а не по ее склонности и влечениям?
— У вас рефлексия берет верх над природой и страстью, — сказал он, — вы барышня, замуж
хотите! Это не
любовь!.. Это скучно! Мне надо
любви, счастья… — твердил он, качая головой.
— А вы
хотели бы, по-старому, из одной
любви сделать жизнь, гнездо — вон такое, как у ласточек, сидеть в нем и вылетать за кормом? В этом и вся жизнь!
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом
любви, что этой последней и нет у нее, что она просто
хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается
любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
«Если неправда, зачем она сказала это? для шутки — жестокая шутка! Женщина не станет шутить над
любовью к себе,
хотя бы и не разделяла ее. Стало быть — не верит мне… и тому, что я чувствую к ней, как я терзаюсь!»
«Веруй в Бога, знай, что дважды два четыре, и будь честный человек, говорит где-то Вольтер, — писал он, — а я скажу — люби женщина кого
хочешь, люби по-земному, но не по-кошачьи только и не по расчету, и не обманывай
любовью!
— Ну пусть для семьи, что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже не
любовь, а особая забота, дело нянек, старых баб! Вы
хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и прочее — только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы
хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели!.. Не все ли вам равно, с вашими понятиями о
любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
— Не говорите этого, Марк, если не
хотите привести меня в отчаяние! Я сочту это притворством, желанием увлечь меня без
любви, обмануть…
— Не говорите и вы этого, Вера. Не стал бы я тут слушать и читать лекции о
любви! И если б
хотел обмануть, то обманул бы давно — стало быть, не могу…
— Я
хочу вашей
любви и отдаю вам свою, вот одно «правило» в
любви — правило свободного размена, указанное природой.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная
любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал
любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же
хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной
любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и
хотите быть моей…
— Не знаю! — сказал он с тоской и досадой, — я знаю только, что буду делать теперь, а не заглядываю за полгода вперед. Да и вы сами не знаете, что будет с вами. Если вы разделите мою
любовь, я останусь здесь, буду жить тише воды, ниже травы… делать, что вы
хотите… Чего же еще? Или… уедем вместе! — вдруг сказал он, подходя к ней.
— Расстаться! Разлука стоит у вас рядом с
любовью! — Она безотрадно вздохнула. — А я думаю, что это крайности, которые никогда не должны встречаться… одна смерть должна разлучить… Прощайте, Марк! — вдруг сказала она, бледная, почти с гордостью. — Я решила… Вы никогда не дадите мне того счастья, какого я
хочу. Для счастья не нужно уезжать, оно здесь… Дело кончено!..
— Я вот что сделаю, Марфа Васильевна: побегу вперед, сяду за куст и объяснюсь с ней в
любви голосом Бориса Павловича… — предложил было ей, тоже шепотом, Викентьев и
хотел идти.
«…и потому еще, что я сам в горячешном положении. Будем счастливы, Вера! Убедись, что вся наша борьба, все наши нескончаемые споры были только маской страсти. Маска слетела — и нам спорить больше не о чем. Вопрос решен. Мы, в сущности, согласны давно. Ты
хочешь бесконечной
любви: многие
хотели бы того же, но этого не бывает…»