Неточные совпадения
«Какая она?» — думалось ему — и то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая
ходила, покачивая
головой, как игрушечные коты, и прищуривала глаза, то в виде жены директора, у которой были такие белые руки и острый, пронзительный взгляд, то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках, дочерью полицмейстера.
Она стригла седые волосы и
ходила дома по двору и по саду с открытой
головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с
головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
Но «Армида» и две дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал то одну, то другую, мысленно становился на колени перед ними, пел, рисовал их, или грустно задумывался, или мурашки бегали по нем, и он
ходил, подняв
голову высоко, пел на весь дом, на весь сад, плавал в безумном восторге. Несколько суток он беспокойно спал, метался…
В университете Райский делит время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом, в воскресенье
ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит в «своем кружке», то есть избранных товарищей, горячих
голов, великодушных сердец.
— Что ты, что ты! — говорила она, лаская нежно рукой его
голову: она была счастлива этими слезами. — Это ничего, доктор говорит, что
пройдет…
А его резали ножом,
голова у него горела. Он вскочил и
ходил с своей картиной в
голове по комнате, бросаясь почти в исступлении во все углы, не помня себя, не зная, что он делает. Он вышел к хозяйке, спросил,
ходил ли доктор, которому он поручил ее.
Он медленно ушел домой и две недели
ходил убитый, молчаливый, не заглядывал в студию, не видался с приятелями и бродил по уединенным улицам. Горе укладывалось, слезы иссякли, острая боль затихла, и в
голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный, судорожный плач подруги…»
— Такую библиотеку, — произнес он, — ведь тут тысячи три: почти всё! Сколько мемуаров одних! Мне? — Он качал
головой. — С ума
сойду!
Видно было, что рядом с книгами, которыми питалась его мысль, у него горячо приютилось и сердце, и он сам не знал, чем он так крепко связан с жизнью и с книгами, не подозревал, что если б пропали книги, не пропала бы жизнь, а отними у него эту живую «римскую
голову», по всей жизни его
прошел бы паралич.
— Нет, нет! — Она закачала
головой. — Нет, не люблю, а только он… славный! Лучше всех здесь: держит себя хорошо, не
ходит по трактирам, не играет на бильярде, вина никакого не пьет…
— А вот узнаешь: всякому свой! Иному дает на всю жизнь — и несет его, тянет точно лямку. Вон Кирила Кирилыч… — бабушка сейчас бросилась к любимому своему способу, к примеру, — богат, здоровехонек, весь век хи-хи-хи, да ха-ха-ха, да жена вдруг ушла: с тех пор и повесил
голову, — шестой год
ходит, как тень… А у Егора Ильича…
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался в простенок, когда она
проходила мимо его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке, руку, когда они обе пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул
головы, когда Вера взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю в сад, и целый день не знал, где она и что делает.
В доме было тихо, вот уж и две недели
прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только вечером и утром она является в
голове, как по зову.
Je compte sur vous, ma belle et bonne amie, et j’attends la reponse…» [Бедная моя
голова, я с ума
схожу!
Судорога опять
прошла внутри его, он лег на диван, хватаясь за
голову.
— С ума
сошел! — досказала она. — Откуда взялся, точно с цепи сорвался! Как смел без спросу приехать? Испугал меня, взбудоражил весь дом: что с тобой? — спрашивала она, оглядывая его с изумлением с ног до
головы и оправляя растрепанные им волосы.
Марс обнял Венеру, она положила ему
голову на плечо, они стояли, все другие
ходили или сидели группами.
Он чаще прежнего заставал ее у часовни молящеюся. Она не таилась и даже однажды приняла его предложение проводить ее до деревенской церкви на гору, куда
ходила одна, и во время службы и вне службы, долго молясь и стоя на коленях неподвижно, задумчиво, с поникшей
головой.
Он
ходил по дому, по саду, по деревне и полям, точно сказочный богатырь, когда был в припадке счастья, и столько силы носил в своей
голове, сердце, во всей нервной системе, что все цвело и радовалось в нем.
— Ах, Борис, и ты не понимаешь! — почти с отчаянием произнес Козлов, хватаясь за
голову и
ходя по комнате. — Боже мой! Твердят, что я болен, сострадают мне, водят лекарей, сидят по ночам у постели — и все-таки не угадывают моей болезни и лекарства, какое нужно, а лекарство одно…
Леонтий
ходил взад и вперед, пошатываясь, шлепая туфлями, с всклокоченной
головой, и не слушал его.
— Прижмите руку к моей
голове, — говорила она кротко, — видите, какой жар… Не сердитесь на меня, будьте снисходительны к бедной сестре! Это все
пройдет… Доктор говорит, что у женщин часто бывают припадки… Мне самой гадко и стыдно, что я так слаба…
Они тихо
сошли с горы по деревне и по большой луговине к саду, Вера — склоня
голову, он — думая об обещанном объяснении и ожидая его. Теперь желание выйти из омута неизвестности — для себя, и положить, одним прямым объяснением, конец собственной пытке, — отступило на второй план.
Проходя мимо часовни, она на минуту остановилась перед ней. Там было темно. Она, с медленным, затаенным вздохом, пошла дальше, к саду, и шла все тише и тише. Дойдя до старого дома, она остановилась и знаком
головы подозвала к себе Райского.
Она послала узнать, что Вера,
прошла ли
голова, придет ли она к обеду? Вера велела отвечать, что
голове легче, просила прислать обед в свою комнату и сказала, что ляжет пораньше спать.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в чем была накануне и с открытой
головой, с наброшенной на плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери,
прошла все комнаты, коридор, спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал с пьедестала и двинулся, ни на кого и ни на что не глядя.
Она шагала все ниже, ниже,
прошла к беседке, поникла
головой и стала как вкопанная. Райский подкрадывался сзади ее, удерживая дыхание.
Она будто не сама
ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет
голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу в крутую гору; шаль повисла с плеч и метет концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять.
Проходила до вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и шла опять с обрыва, к беседке, долго сидела там на развалившемся пороге, положив
голову на
голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Райский совсем потерял
голову и наконец решился пригласить старого доктора, Петра Петровича, и намекнуть ему о расстройстве Веры, не говоря, конечно, о причине. Он с нетерпением ждал только утра и беспрестанно
ходил от Веры к Татьяне Марковне, от Татьяны Марковны к Вере.
Бабушка
прошла раза два в волнении по комнате, тряся с фанатической решимостью
головой.
Он почесал
голову почти с отчаянием, что эти две женщины не понимают его и не соглашаются отдать ему в руки то счастье, которое
ходит около него, ускользает, не дается и в которое бы он вцепился своими медвежьими когтями и никогда бы не выпустил вон.
Подумал, подумал и лег
головой на руки, обдумывая продолжение.
Прошло с четверть часа, глаза у него стали мигать чаще. Его клонил сон.
Дома у себя он натаскал глины, накупил моделей
голов, рук, ног, торсов, надел фартук и начал лепить с жаром, не спал, никуда не
ходил, видясь только с профессором скульптуры, с учениками,
ходил с ними в Исакиевский собор, замирая от удивления перед работами Витали, вглядываясь в приемы, в детали, в эту новую сферу нового искусства.