Неточные совпадения
Но все-таки он еще был недоволен
тем, что мог являться по два раза в день, приносить
книги, ноты, приходить обедать запросто. Он привык к обществу новых современных нравов и к непринужденному обхождению с женщинами.
Между
тем писать выучился Райский быстро, читал со страстью историю, эпопею, роман, басню, выпрашивал, где мог,
книги, но с фактами, а умозрений не любил, как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии в мир действительный.
Между
тем вне класса начнет рассказывать о какой-нибудь стране или об океане, о городе — откуда что берется у него! Ни в
книге этого нет, ни учитель не рассказывал, а он рисует картину, как будто был там, все видел сам.
Так было до воскресенья. А в воскресенье Райский поехал домой, нашел в шкафе «Освобожденный Иерусалим» в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег читать до темноты. А в понедельник утром унес
книгу в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное
то тому,
то другому.
А что он читал там, какие
книги, в это не входили, и бабушка отдала ему ключи от отцовской библиотеки в старом доме, куда он запирался, читая попеременно
то Спинозу,
то роман Коттен,
то св. Августина, а завтра вытащит Вольтера или Парни, даже Боккачио.
Она долго глядит на эту жизнь, и, кажется, понимает ее, и нехотя отходит от окна, забыв опустить занавес. Она берет
книгу, развертывает страницу и опять погружается в мысль о
том, как живут другие.
Леонтий принадлежал к породе
тех, погруженных в
книги и ничего, кроме их, не ведающих ученых, живущих прошлою или идеальною жизнию, жизнию цифр, гипотез, теорий и систем, и не замечающих настоящей, кругом текущей жизни.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому,
книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие
книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и
книги берегла, если не больше,
то наравне с своими цветами и птицами.
Прочими
книгами в старом доме одно время заведовала Вера,
то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до
книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать
книги на попечение Леонтия.
— Ну, уж выдумают: труд! — с досадой отозвалась Ульяна Андреевна. — Состояние есть, собой молодец: только бы жить, а они — труд! Что это, право, скоро все на Леонтья будут похожи:
тот уткнет нос в
книги и знать ничего не хочет. Да пусть его! Вы-то зачем туда же!.. Пойдемте в сад… Помните наш сад!..
— Что мне за дело? — с нетерпением сказал Райский, отталкивая
книги… — Ты точно бабушка:
та лезет с какими-то счетами, этот с
книгами! Разве я за
тем приехал, чтобы вы меня со света гнали?
— Мне, взять эти
книги! — Леонтий смотрел
то на
книги,
то на Райского, потом махнул рукой и вздохнул.
— Нет, нет — не
то, — говорил, растерявшись, Леонтий. — Ты — артист: тебе картины, статуи, музыка. Тебе что
книги? Ты не знаешь, что у тебя тут за сокровища! Я тебе после обеда покажу…
— Чего нет в этих
книгах,
того и в жизни нет или не нужно! — торжественно решил Леонтий.
— Ну, за это я не берусь: довольно с меня и
того, если я дам образцы старой жизни из
книг, а сам буду жить про себя и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как видишь, лапшу… Что же делать? — Он задумался.
Она прилежна, любит шить, рисует. Если сядет за шитье,
то углубится серьезно и молча, долго может просидеть; сядет за фортепиано, непременно проиграет все до конца, что предположит;
книгу прочтет всю и долго рассказывает о
том, что читала, если ей понравится. Поет, ходит за цветами, за птичками, любит домашние заботы, охотница до лакомств.
— Я ошибся: не про тебя
то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть
того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в
книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
— В лодке у Ивана Матвеича оставил, все из-за
того сазана! Он у меня трепетался в руках — я
книгу и ноты забыл… Я побегу сейчас — может быть, он еще на речке сидит — и принесу…
Марфенька надулась, а Викентьев постоял минуты две в недоумении, почесывая
то затылок,
то брови, потом вместо
того, чтоб погладить волосы, как делают другие, поерошил их, расстегнул и застегнул пуговицу у жилета, вскинул легонько фуражку вверх и, поймав ее, выпрыгнул из комнаты, сказавши: «Я за нотами и за
книгой — сейчас прибегу…» — и исчез.
Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с
книгой и нотами в руках. Он положил и
то и другое на стол перед Марфенькой.
Она не читала, а глядела
то на Волгу,
то на кусты. Увидя Райского, она переменила позу, взяла
книгу, потом тихо встала и пошла по дорожке к старому дому.
— Да, новые
книги получил из Петербурга… Маколея,
том «Memoires» [«Мемуары» (фр.).] Гизо…
Но она и вида не показывает, что замечает его желание проникнуть ее тайны, и если у него вырвется намек — она молчит, если в
книге идет речь об этом, она слушает равнодушно, как Райский голосом ни напирает на
том месте.
— Вот видите, один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной
книге и показал матери,
та отцу, а отец к прокурору.
Тот слыхал имя автора и поднял бунт — донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что
книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу…
Марфенька предательски указала на него тихонько бабушке. Татьяна Марковна выпроводила его в сад погулять до ужина — и чтение продолжалось. Марфенька огорчалась
тем, что
книги осталось немного, а все еще рассказывается «жалкое» и свадьбы не предвидится.
Вон я хотела остеречь их моралью — и даже нравоучительную
книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они в
ту же минуту почти все это и проделали в саду, что в
книге написано!..
Он, между прочим, нехотя, но исполнил просьбу Марка и сказал губернатору, что
книги привез он и дал кое-кому из знакомых, а
те уж передали в гимназию.
— Нет, я теперь стал осторожнее, после
того как Райский порисовался и свеликодушничал, взял на себя историю о
книгах…
— Уж он в книжную лавку ходил с ними: «Вот бы, — говорит купцам, — какими
книгами торговали!..» Ну, если он проговорится про вас, Марк! — с глубоким и нежным упреком сказала Вера. —
То ли вы обещали мне всякий раз, когда расставались и просили видеться опять?
— А? нет, я слышу… — очнувшись, сказала она, — где я брала
книги? Тут… в городе,
то у
того,
то у другого…
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет
ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из
книг, не понаслышке…
По просьбе молодого священника возила
книги ему, и опять слушала, не делаясь семинаристом, рассеянно, его мысли и впечатления, высказанные под влиянием
того или другого автора.
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им
книги, бросалась к старым авторитетам, сводила их про себя на очную ставку — но не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего
того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Новое учение не давало ничего, кроме
того, что было до него:
ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из
книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
Между
тем она, по страстной, нервной натуре своей, увлеклась его личностью, влюбилась в него самого, в его смелость, в самое это стремление к новому, лучшему — но не влюбилась в его учение, в его новые правды и новую жизнь, и осталась верна старым, прочным понятиям о жизни, о счастье. Он звал к новому делу, к новому труду, но нового дела и труда, кроме раздачи запрещенных
книг, она не видела.
Он принимался чуть не сам рубить мачтовые деревья, следил прилежнее за работами на пильном заводе, сам, вместо приказчиков, вел
книги в конторе или садился на коня и упаривал его, скача верст по двадцати взад и вперед по лесу, заглушая свое горе и все эти вопросы, скача от них дальше, — но с ним неутомимо, как свистящий осенний ветер, скакал вопрос: что делается на
той стороне Волги?