Неточные совпадения
— Ты прежде заведи дело, в которое мог бы броситься живой
ум, гнушающийся мертвечины, и страстная душа, и укажи, как положить силы во что-нибудь, что стоит борьбы, а
с своими картами, визитами, раутами и службой — убирайся к черту!
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на
уме, что в сердце, хотелось прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него глаз. И потом уже, когда после игры подняла, заговорила
с ним — все то же в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Но вот беда, я не вижу, чтоб у тебя было что-нибудь серьезное на
уме: удишь
с мальчишками рыбу, вон болото нарисовал, пьяного мужика у кабака…
А ведь есть упорство и у него, у Райского! Какие усилия напрягал он, чтоб… сладить
с кузиной, сколько
ума, игры воображения, труда положил он, чтоб пробудить в ней огонь, жизнь, страсть… Вот куда уходят эти силы!
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг
с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не граф? Делайте, как хотите! —
с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным
ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
Борис видел все это у себя в
уме и видел себя, задумчивого, тяжелого. Ему казалось, что он портит картину, для которой ему тоже нужно быть молодому, бодрому, живому,
с такими же, как у ней, налитыми жизненной влагой глазами,
с такой же резвостью движений.
Редко где встретишь теперь небритых, нечесаных ученых,
с неподвижным и вечно задумчивым взглядом,
с одною, вертящеюся около науки речью,
с односторонним, ушедшим в науку
умом, иногда и здравым смыслом, неловких, стыдливых, убегающих женщин, глубокомысленных,
с забавною рассеянностью и
с умилительной младенческой простотой, — этих мучеников, рыцарей и жертв науки. И педант науки — теперь стал анахронизмом, потому что ею не удивишь никого.
Он задумался, и Марфенька, чистая, безупречная,
с свежим дыханием молодости, мелькнула у него в
уме. Его тянуло домой, к ней и к бабушке, но радость свидания
с старым товарищем удержала.
Когда идет по деревне, дети от нее без
ума: они, завидя ее, бегут к ней толпой, она раздает им пряники, орехи, иного приведет к себе, умоет, возится
с ними.
Ему любо было пока возиться и
с бабушкой: отдавать свою волю в ее опеку и
с улыбкой смотреть и слушать, как она учила его уму-разуму, порядку, остерегала от пороков и соблазнов, старалась свести его
с его «цыганских» понятий о жизни на свою крепкую, житейскую мудрость.
— Я не хотел читать вам морали, — сказал он вслух, — говоря о праздности, я только удивился, что
с вашим
умом, образованием и способностями…
— Тогда только, — продолжал он, стараясь объяснить себе смысл ее лица, — в этом во всем и есть значение, тогда это и роскошь, и счастье. Боже мой, какое счастье! Есть ли у вас здесь такой двойник, — это другое сердце, другой
ум, другая душа, и поделились ли вы
с ним, взамен взятого у него, своей душой и своими мыслями!.. Есть ли?
— Bonjur! — сказала она, — не ждали? Вижю, вижю! Du courage! [Смелее! (фр.)] Я все понимаю. А мы
с Мишелем были в роще и зашли к вам. Michel! Saluez donc monsieur et mettez tout cela de côte! [Мишель! Поздоровайтесь же и положите все это куда-нибудь! (фр.)] Что это у вас? ах, альбомы, рисунки, произведения вашей музы! Я заранее без
ума от них: покажите, покажите, ради Бога! Садитесь сюда, ближе, ближе…
Вера хмурится и, очевидно, страдает, что не может перемочь себя, и, наконец, неожиданно явится среди гостей — и
с таким веселым лицом, глаза теплятся таким радушием, она принесет столько тонкого
ума, грации, что бабушка теряется до испуга.
Не только от мира внешнего, от формы, он настоятельно требовал красоты, но и на мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов,
с доконченными в его
уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Я не сравниваю Борюшку
с этой козой, а хочу только сказать, — острота остротой, а
ум умом!
«Прошу покорно! —
с изумлением говорил про себя Райский, провожая ее глазами, — а я собирался развивать ее, тревожить ее
ум и сердце новыми идеями о независимости, о любви, о другой, неведомой ей жизни… А она уж эмансипирована! Да кто же это!..»
— Мудрость… это совокупность истин, добытых
умом, наблюдением и опытом и приложимых к жизни… — определил Райский, — это гармония идей
с жизнью!
— В женской высокой, чистой красоте, — начал он
с жаром, обрадовавшись, что она развязала ему язык, — есть непременно
ум, в твоей, например.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь
с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну
ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он
с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная
с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
— Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя,
ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя до безумия! Я бы
с наслаждением бросился в пучину страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?
— Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что
с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой
ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
О Тушине
с первого раза нечего больше сказать. Эта простая фигура как будто вдруг вылилась в свою форму и так и осталась цельною,
с крупными чертами лица, как и характера,
с не разбавленным на тонкие оттенки складом
ума, чувств.
Это
ум — не одной головы, но и сердца, и воли. Такие люди не видны в толпе, они редко бывают на первом плане. Острые и тонкие
умы,
с бойким словом, часто затмевают блеском такие личности, но эти личности большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
—
С летами придет и
ум, будут заботы — и созреют, — договорила Марья Егоровна. — Оба они росли у нас на глазах: где им было занимать мудрости, ведь не жили совсем!
— Да чем, чем, что у тебя на
уме, что на сердце? — говорила тоже почти
с отчаянием бабушка, — разве не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что твое счастье или несчастье… чужое мне!..
Но между ними не было мечтательного, поэтического размена чувств, ни оборота тонких, изысканных мыслей,
с бесконечными оттенками их,
с роскошным узором фантазий — всей этой игрой, этих изящных и неистощимых наслаждений развитых
умов.
— Ничего не хочу; «свободный
ум» сами говорите, а уж хотите завладеть им. Кто вы и
с чего взяли учить?
«Великая любовь неразлучна
с глубоким
умом: широта
ума равняется глубине сердца — оттого крайних вершин гуманности достигают только великие сердца — они же и великие
умы!» — проповедовал он.
«Что, если и
с романом выйдет у меня то же самое!.. — задумывался он. — Но теперь еще — не до романа: это после, после, а теперь — Вера на
уме, страсть, жизнь, не искусственная, а настоящая!»
«Этот умок помогает
с успехом пробавляться в обиходной жизни, делать мелкие делишки, прятать грешки и т. д. Но когда женщинам возвратят их права — эта тонкость, полезная в мелочах и почти всегда вредная в крупных, важных делах, уступит место прямой человеческой силе —
уму».
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой встрече
с ней, весь склад
ума, наконец, характер, — все давало ей такой перевес над бабушкой, что из усилия Татьяны Марковны — выручить Веру из какой-нибудь беды, не вышло бы ровно ничего.
— Он говорит, что это «попытки гордых
умов уйти в сторону от истины», вот как эти дорожки бегут в сторону от большой дороги и опять сливаются
с ней же…
— Никакие
умы, никакой анализ — не выведут на дорогу, следовательно, и говорить бесполезно! — почти
с отчаянием сказала она.
— Вам, как брату и другу ее, открою, — шептал он, — что я, вместе
с Татьяной Марковной, пламенно желаю ей отличной и богатой партии, коей она вполне достойна: мы замечаем, — еще тише зашептал он, — что достойнейший во всех отношениях кавалер, Иван Иванович Тушин — без
ума от нее — как и следует быть…
— Видите свою ошибку, Вера: «
с понятиями о любви», говорите вы, а дело в том, что любовь не понятие, а влечение, потребность, оттого она большею частию и слепа. Но я привязан к вам не слепо. Ваша красота, и довольно редкая — в этом Райский прав — да
ум, да свобода понятий — и держат меня в плену долее, нежели со всякой другой!
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить
с вами, опровергать ваши убеждения
умом и своими убеждениями! У меня ни
ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
— Я прямо начну, Иван Иванович, — сказала Вера, дрожа внутренне, — что
с вами сегодня? Вы как будто… у вас есть что-то на
уме…
«Это не бабушка!» —
с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из круга семьи выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких
умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее
с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь
с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил
ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает
с жизни», как утверждает Райский.
Теперь, наблюдая Тушина ближе и совершенно бескорыстно, Райский решил, что эта мнимая «ограниченность» есть не что иное, как равновесие силы
ума с суммою тех качеств, которые составляют силу души и воли, что и то, и другое, и третье слито у него тесно одно
с другим и ничто не выдается, не просится вперед, не сверкает, не ослепляет, а тянет к себе медленно, но прочно.
А у него этого разлада не было. Внутреннею силою он отражал внешние враждебные притоки, а свой огонь горел у него неугасимо, и он не уклоняется, не изменяет гармонии
ума с сердцем и
с волей — и совершает свой путь безупречно, все стоит на той высоте умственного и нравственного развития, на которую, пожалуй, поставили его природа и судьба, следовательно, стоит почти бессознательно.
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это — красота души, ясная, великая! Это само благодушие природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные формы. Заслуга человека тут — почувствовать и удержать в себе эту красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы
ума, то хоть наравне
с нею.
— Простите, Татьяна Марковна, а у вас дело обыкновенно начинается
с старого обычая,
с старых правил, да
с справки о том, как было, да что скажут, а собственный
ум и сердце придут после.
— Вот видите, без моего «
ума и сердца», сами договорились до правды, Иван Иванович! Мой «
ум и сердце» говорили давно за вас, да не судьба! Стало быть, вы из жалости взяли бы ее теперь, а она вышла бы за вас — опять скажу — ради вашего… великодушия… Того ли вы хотите? Честно ли и правильно ли это и способны ли мы
с ней на такой поступок? Вы знаете нас…
Вдохновляясь вашей лучшей красотой, вашей неодолимой силой — женской любовью, — я слабой рукой писал женщину,
с надеждой, что вы узнаете в ней хоть бледное отражение — не одних ваших взглядов, улыбок, красоты форм, грации, но и вашей души,
ума, сердца — всей прелести ваших лучших сил!
Время сняло
с вас много оков, наложенных лукавой и грубой тиранией: снимет и остальные, даст простор и свободу вашим великим, соединенным силам
ума и сердца — и вы открыто пойдете своим путем и употребите эту свободу лучше, нежели мы употребляем свою!